Цвет цивилизации
Шрифт:
Возбужденная и испуганная, Лизерон схватила руку Фьерса и смотрела с жадностью, тяжело дыша. Каждое рычанье заставляло сжиматься ее ногти. И когда тигрица получила, наконец, награду за свою скромность, расцарапанная ладонь сочилась кровью.
Фьерс посмотрел сначала на руку, потом на молодую женщину.
– Ого! Вы тоже можете быть тигрицей? Она ударила его по руке веером.
– Замолчите вы!
В клетке все кончилось. Тигр уселся в четырех шагах от самки, которая продолжала лежать: он сидел безмолвный, надменный, глядя перед собой невидящими
– Вы пешком? – спросил Фьерс.
– Нет, что вы! Мой экипаж в аллее. А ваш?
– Я пришел пешком. Я гуляю.
– Но не можете же вы вернуться пешком, по этому солнцу?
– Что делать, придется.
– Но это безумие! Вы упадете, как муха. Если б вы не были в форме, я предложила бы вам место в моем экипаже, но…
– Почему не теперь?
– Черт возьми, ведь вас все увидят…
– Что же из этого?
– Серьезно, это вас не стеснило бы?
– Какая глупость!
В экипаже он обнял рукой талию Элен, – «чтобы расправить складки корсета».
– Куда вас отвезти? – спросила она.
– К вам. Вы возвращаетесь к Раймонду?
– Ничего подобного. Я возвращаюсь в мой отель, на улицу Катина.
– Прекрасно. Значит – улица Катина. Экипаж продолжал свой путь.
– И Раймонд отпустил вас так рано, на восходе солнца?
Она сделала презрительную гримасу.
– Едва ли он сумел бы не «отпустить» меня. Я его оставила таким сонным, что он, наверно, даже не заметил моего ухода.
– Серьезно? Вы его утомили до такой степени?
– Представьте. Впрочем, это вас не касается.
Она улыбалась уголками губ в то время, как рука Фьерса ласкала ее плечи. Они смеялись оба, думая об одном и том же.
– Смешно, в самом деле, – пробормотала Элен. – Он молод, крепок, силен… и…
– И все-таки, он скоро устал?
Она утвердительно наклонила голову, опуская стыдливо ресницы.
– Бог мой, – сказал Фьерс, – он молод, если вам угодно. Ему тридцать лет, моя дорогая.
– В самом деле?
– … Тридцать лет, несколько интриг… Я не хочу поддерживать в вас иллюзии, утверждая, что вы были его первой любовью… Несколько интриг там и здесь… Он не совсем нов, как бы то ни было. Товар, который красуется на выставке, скоро утрачивает свежесть.
– В тридцать лет?
– Увы! Мне только двадцать семь, и представьте, у меня бывают очень утомительные ночи.
– Полно, полно, что вы мне рассказываете! Мне самой тридцать лет, сударь. Это еще возраст хоть куда. Могу вас уверить, мои тридцать лет нисколько не тяжелее, чем двадцать…
– На это, разумеется, отвечать нечего…
– … И я знаю людей очень солидных… Скажем, зрелых… Ну, да! Людей пятидесяти лет, которые стоят большего, чем ваш приятель.
Фьерс сделал знак, обозначавший, что с этим ничего не поделаешь, и не нашел никакого ответа. Да, жизнь подобная той, которой живут они – Мевиль, Торраль и он сам – старит человека быстро. В его воображении с отвратительной ясностью встал образ Роше. И чтобы прогнать его, он крепче сжал плечи своей соседки. Легкий трепет пробегал по их нервам. И ему было приятно чувствовать себя молодым и сильным перед этой красивой женщиной.
Коляска остановилась.
– Я прощусь с вами здесь? – сказала Элен.
– А зайти к вам не разрешается?
– Конечно, можно! Но только у меня беспорядок… Я – на бивуаке, не более.
Номер отеля не казался кокетливым. Оштукатуренные стены были голы, пол без циновок. Но жесткая постель с тонким и свежим бельем выглядела очень комфортабельно под своим пологом от москитов из прозрачного тюля, и на тростниковом плетеном кресле в великолепном беспорядке были разбросаны шелковые платья.
– Вы позволите? – сказала Элен Лизерон.
Стоя перед зеркалом, с поднятыми руками, она откалывала свою шляпу. Он сел и смотрел на нее. Сквозь рыжие волосы полная белая шея просвечивала, как сквозь сетку из чистого золота. Обнаженные руки, казалось, расцветали над короткими рукавами, и капли пота, словно роса, блестели перламутром на коже. Волосы, которые она поправляла, издавали аромат крепких духов.
В зеркале Фьерс увидел смеющиеся глаза и вызывающую улыбку. Тогда, совсем просто, он подошел к ней сзади и обнял выше талии. Она была изумлена, – или сделала вид, что изумляется.
– Ну? Что это с вами?
Он не отвечал ничего, покрывая жадными поцелуями золотой пушок на белой шее. Он держал ее всю, прижимая свои колени к ее ногам и сливаясь грудью с ее плечами. Она закричала:
– Пустите же меня!
Он поступил как раз наоборот: он ее поднял, как куклу, держа одной рукой за талию и другой под ляжками. И бросил ее на кровать, между платьев, которые зашуршали шелком. Она сопротивлялась, ради приличия, – но недолго.
– Довольно же!
– Я кончаю.
Он в самом деле кончил – на свой лад – и поднялся снова, очень медленно, безупречно корректный.
Не говоря ни слова, она возвратилась к зеркалу и распустила волосы. Потом она начала хохотать. Он стоял позади нее и шутливо пощипывал губами завивающиеся кольца волос на затылке.
– А как же Раймонд? – вдруг спросила она.
– Что Раймонд?
– Вы не чувствуете угрызения совести?
Он ответил очень галантно:
– Вы слишком прелестны.
Она сделала польщенную и недоверчивую мину.
– Но ведь вы большие друзья с ним?
– Большие.
– А если б он знал? Он пришел бы в ярость.
Фьерс едва удержался от смеха. Ревность чужда цивилизованным людям. И Мевиль, наверное, бесконечно мало интересовался изменами какой-либо из своих подруг.
Она смотрела на него нежно, ожидая поцелуя. Было видно, что она относилась очень серьезно к измене Фьерса своему другу. И тяжесть этого преступления, совершенного ради нее, приятно льстила ее самолюбию. Он поцеловал ее снисходительно и не без тени иронии. Теперь, после того, как он обладал ею, она была совершенно для него безразлична. И чего это, собственно говоря, ему сейчас вздумалось?..