Цвет цивилизации

Фаррер Клод

Банкир обернулся к нему.

– Дело вкуса, – ответил он. – Вы спите днем, я – ночью. Это вас шокирует?

– Нет, – сказал инженер. – Но я работаю, чтобы жить, а вы живете, чтобы работать: вот что меня шокирует.

– Очень жаль, – холодно сказал Мале. – Позвольте мне однако продолжать такую жизнь, потому что она мне нравится. Что поделаешь? Берите меня таким, каков я есть, или оставьте меня в покое. Я – не «цивилизованный», вроде вас. Моя жизнь проста и разлинована, как нотная бумага. Я зарабатываю деньги и сплю со своей

женой.

– И производите детей.

– Когда могу.

Они обменялись взглядами взаимного презрения.

– В самом деле, – сказал Мале, – это превосходство моей расы над вашей: ваша вымрет, моя останется.

– Гордость цивилизованных в том, чтобы не иметь потомства. Дело сделано: к чему другие работники?

– Гордость сумасшедших!

– Вы считаете меня сумасшедшим? – спросил Торраль.

– Да, и злодеем, кроме того.

Торраль пожал плечами. Мале ушел.

Фьерс молча закурил другую папиросу. Инженер обернулся к нему:

– Ты идешь?

– Куда угодно.

Они вышли вместе. Пиастры Фьерса звенели в его потяжелевшем кармане. Он думал не без грусти о том, что весь этот выигрыш ничуть его не порадовал.

– Две, три тысячи пиастров, – рассуждал он, – если считать женщин по обычной таксе, было бы чем оплатить восторги целого полка.

– Куда мы идем? – спросил Торраль.

– К черту! Жизнь глупа.

XII

Перед витриной модного ювелира Фьерс смотрел, прислонившись лбом к стеклу.

Он выбирал глазами между выставленными драгоценностями. Но на выставке было слишком много вещей, слишком много колец и браслетов, слишком много тонкого и дешевого китайского серебра, которое фабрикуется в Гонконге: среди сверкающих бокалов, чашек, подносов и кувшинов Фьерс не видел того, чего ему хотелось.

Он вошел в магазин. Еврейка Фернанда, сайгонская знаменитость, поднялась ему навстречу, приветствуя посетителя жеманной улыбкой.

– Я хотел бы браслет, – объяснил Фьерс, – золотой обруч с изумрудами. Он был у вас на выставке на днях…

Внезапно дверь отворилась, и высокая фигура Мале показалась на пороге. Фьерс не видел банкира уже два дня, после партии в покер.

– Вот как, – сказал Мале фамильярно, – вы здесь. Держу пари, дело идет об игрушке для Лизерон…

Он позвал еврейку, которая разбиралась в драгоценностях.

– Фернанда! Мой веер? Я полагаю, на этот раз он готов, наконец?

Он опять обернулся к Фьерсу.

– Подарок моей жены для m-me Абель. Скажите мне, это не очень безвкусно?

Фьерс с восхищением рассматривал веер.

– Черт возьми! Это великолепно. Где украли вы эти перья?

Веер был из перьев марабу, оправленных в перламутр с золотой инкрустацией, виноградной веткой, отягченной вместо ягод черными жемчугами.

– Знаете что? – сказал Фьерс, смеясь. – Этот виноград не скромен: он говорит о взятке.

– А этот браслет, о чем говорит он?

Браслет походил на наручник раба, очень тяжелый, усыпанный крупными кабошонами. Еврейка прочла цену, написанную на ярлыке: две тысячи пиастров.

– Вот и употребление для вашего позавчерашнего выигрыша.

Фьерс засмеялся, Мале ударил себя по лбу.

– Догадался! Этот слиток золота, напичканный бриллиантами, пойдет на улицу Шасселу-Лоба.

– Улица Шасселу?..

– Стройте невинность! Для m-me Ариэтт.

– Прошу вас, – начал сухо офицер. Но Мале пожал плечами.

– Дорогой мой, не надо бесполезного негодования! Вы рассмешите Фернанду. В данном случае тайна ни к чему.

Фьерс подумал о Мевиле и решил не протестовать больше.

– Черт вас возьми, откуда вы знаете?..

– Потому что вы двадцатый, с кем это происходит. Посмотрев на часы, Мале сел. Вероятно, у него было время, он продолжал говорить.

– Двадцатый. Вы входите в интересную семью. Это мои старые знакомые. Я встретился с четой Ариэтт в Пумее, восемь лет тому назад. Они были молодоженами, и их медовый месяц был довольно сумрачным. Они еще мало знали, и потому недостаточно ценили друг друга. Но скоро узнали… Жена была так же хороша, как теперь. Кое-кто знал об этом кое-что, и этот кое-кто был сыном архиепископа, достаточно богатым. Один из ваших товарищей, лейтенант флота, командовавший стационером в Каледонии. Случилось то, что всегда случается: в один прекрасный вечер Ариэтт рассчитал время и застал их в самую веселую минутку. Человек тактичный, он не стал делать шума: он получил пятьдесят тысяч франков – только и всего.

– И сын архиепископа заплатил?

– M-me Ариэтт заставила его заплатить. Вы должны знать ее методу, я полагаю.

– И что же было потом?

– Потом между супругами был заключен договор: всякие связи разрешаются той и другой стороне при условии, если они выгодны. Барыши делятся честно пополам.

– Что же, – сказал Фьерс, – это современно и чуждо лицемерия.

Он заплатил за браслет.

– Две тысячи пиастров, – заметил Мале с любопытством. – Разве «это» стоит таких денег?

Фьерс раздумывал.

– Нет… И вместе с тем… Он объяснил:

– Ни одна женщина не стоит двух тысяч пиастров, ни даже двухсот. Приятное, но однообразное ощущение, которое наши приятельницы дают нам в наиболее интимные минуты, по справедливости, должно оцениваться гораздо дешевле. Но, на мой взгляд, это знаменитое ощущение – только крупица между сладострастными удовольствиями. И могу вас уверить даже, что я не искал его у m-me Ариэтт.

– Как?

– Нет. Мы… Все равно. Вот что, быть может, стоит двух тысяч пиастров: декорация и аксессуары, пикантный контраст между завтраком, к которому я был приглашен, и десертом, который я получил на шезлонге: острая приправа к добродетельному прологу. Столовая в семейном доме, муж, бэби четырех лет…