Цвет жалости о музыке трав

– Ты слышишь музыку трав? – спросила она.

– Нет, – коротко и чуть более резко, чем нужно, отвечаю я.

Мне не хочется сейчас развивать эту тему.

– Нет, правда?

Я с шумом выдыхаю через губы.

Ладно, вспоминаю народную мудрость, перед смертью не надышишься. И тут же продолжаю ее логически: а перед расставанием не налюбуешься. И медленно открываю глаза.

Такой она мне тоже нравится. В розовых лучах зарождающегося рассвета, когда кажется, что Солнце поднимается прямо из ее светлых волос, обнимая голову теплым, искрящимся нимбом.

Она

– Нет, правда? – повторяет она.

– Правда, – я отвечаю своим «специальным» голосом: спокойным и вкрадчивым, не оставляющим сомнений в серьезности сказанного.

– Ну послушай… – она удивлена и все еще думает, что я просто ее не понимаю. – Ну ладно бы еще ночную песню цветка. Это можно понять. Она действительно очень тонкая, а закрытые лепестки создают сильный фон, который мешает. Я и сама иногда не столько воспринимаю ее, сколько домысливаю. Но музыка трав… Она же такая… явная.

– Увы мне, – со вздохом, в котором больше воздуха и шума, чем искренности, отвечаю я. – Я не слышу музыку трав. Не могу слышать, – и тут же пытаюсь пошутить. – Зато мне очень нравится музыка, которую создал Лист.

– Лист? – удивленно переспрашивает она и перекатывается на бок, отчего мои глаза удостаиваются почетного права лицезреть ее небольшие и упругие – как имена Сургов и Лургов – груди. Особенно левую, крохотный сосок которой недоверчиво смотрит на меня. – Какой лист? – она пытается сосредоточиться. – Звуки, создаваемые листьями, в большинстве своем лишены какой бы то ни было музыкальности. Хаотическое нагромождение нот и их оттенков. Брр… – она передергивает плечами. – Исключение составляют только листья дуба, за счет их специфической формы. И то только на слух очень редкого ценителя. Или ты имеешь в виду композиции, в которых листья выполняют второстепенную, пассивную функцию? Скажем, писк улитки, поедающей листок салата. Ты про это говорил?

– Забудь, – советую я. – Просто неудачно пошутил. Я имел в виду музыку, которую написал Лист. Ференц Лист, земной композитор. Извини, ты вряд ли могла о нем слышать.

– Нет, я…

Мне не нужно закрывать глаза, чтобы почувствовать ее неловкость. Плавно передающуюся мне.

Чтобы только ее как-то скрыть, спрашиваю:

– Расскажи мне про музыку трав. Какая она?

– Разве про это расскажешь? – она сразу успокаивается. – Это каждый должен услышать сам, – и вновь переходит в наступление. – Ну не может же быть, чтобы ты совсем ничего не слышал! Может, ты все-таки чуть-чуть слышишь?

– Не-а, – моя рука медленно путешествует вверх по ее ноге, с сомнением останавливается на коленке.

– Я не верю. Подумай! Может ты слышишь музыку трав, только не осознаешь, что это? Может быть, тебе кажется, что она звучит только в твоем сознании?

– Ну… вряд ли. Хотя…

– Попробуй!

– Пробую, – послушно отвечаю я и склоняю голову вниз, к самой траве, делая вид, что сосредоточенно прислушиваюсь. – Не-а, ничего! – я обращаю к земле другое ухо.

– Глупый! – смеется она. – Она же сейчас молчит.

– А когда же начнется музыка? – спрашиваю я, все еще не выпрямляясь.

– Например, когда подует ветерок. Или когда Солнце выходит из-за облака и его лучи… Но это так, отдельный звук. Вот когда ветер…

– Ты предлагаешь мне сидеть здесь в такой позе и ждать, пока не подует ветер? – мне очень хочется ее развеселить.

– Зачем? Я сыграю тебе сама.

– Ты сыграешь мне? На траве?

Она подгибает ноги и садится. Капли росы янтарными брызгами блестят на ее коже. Вот только где вы видели голубой янтарь?

Сначала она легонько трогает отдельные травинки пальцами, как бы настраивая инструмент перед игрой. Непонятно только, что в данном случае является инструментом – рука или трава. Процесс продолжается какое-то время, затем она замирает, явно удовлетворенная. Ладонь ее неподвижно распростерта в нескольких сантиметрах над поверхностью травы.

– Ну, ты готов? – спрашивает она, почему-то чуть слышным шепотом.

Я молча киваю.

Она слегка встряхивает кистью правой руки и начинает «играть».

Сначала – только пальцами, дотрагиваясь до травинок на определенной высоте от основания, с различной степенью силы, а точнее – слабости. Затем в действие вступают кисти рук, она проводит по поверхности травяного покрова, едва касаясь, поочередно то ладонью, то ее тыльной стороной.

Огонь любви и огромного наслаждения заставляет светиться ее глаза. На меня она даже не смотрит, с головою уйдя в музыку. Ее музыку. Музыку травы.

Она наклоняет голову к земле, опираясь сейчас на колени и левую руку. Ее длинные светлые волосы спокойным водопадом струятся по траве, добавляя в звучащую музыку новую мелодию.

(Должно быть.)

Она стоит так некоторое время, с закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в сторону. Затем на несколько секунд замирает и… распластывается по земле всем телом, выпрямляясь в полный рост. Начинает кататься по траве, одновременно выгибаясь как змея и не прекращая ни на миг работу пальцев, перебирающих травинку за травинкой, словно струны невидимой арфы. Глаза все еще закрыты. Верхняя губа закушена чуть не до крови.

Она совершает еще несколько резких и, вместе с тем, каких-то округлых движений и замирает, обессиленная.

Долгое время просто лежит на спине. Молча, только грудь ее поднимается и опадает в такт дыханию. Быстрому и глубокому, но постепенно успокаивающемуся.

Она открывает глаза и возбужденно-просительно смотрит на меня.

Господи, если б я мог…

Как бы я хотел хоть что-нибудь услышать!

Хотя бы одну ноту из ее удивительной музыки…

– Неплохо, – делаю смешные глаза. – Это что-то из Шуберта, да? – и сам себе киваю. – Ну конечно из Шуберта, я сразу узнал! Особенно вот это место: «Та-да-да-дамммм»! – и я провожу ладонью по траве, пародируя ее движения и отрывая травинку на финальном «дамммм».