Цветочный крест. Роман-катавасия
Шрифт:
— А-а! — сказала Феодосия. — Се истинно! Сколько же много истин мне сегодня открылось от тебя, отче мой господин.
Сия благолепная фраза усыпила бдительность отца Логгина, и он благодушно посоветовал Феодосии спросить, чего еще разуму ея непонятно.
— Что вино — кровь Господня, это мне ясно. Но, что хлебцы — тело Его? Тут такие у меня сомнения… Ладно, коли перст Господен мне в просвире попадется али ланиты, али пуп. Ну, а если срам Господен? Срам в уста брать разве не грех?
Отец Логгин выпучил глаза.
— Срам Господен?!
— Есть же у Него уды межножные? Он ведь человеком рожден от обычной матери? А у человека всегда жила подпупная есть, — затараторила Феодосия. — Но, коли, рожден по образу Божьему, то и у Боженьки жила становая есть? Али нет? Вот ведь загвоздка для меня… Ежели нет у Господа срама, то, как он до двенадцати лет, пока с матерью жил, мочу сцал? Али была елда у отрока, а у мужа отпала вместе с муде? Где тогда мощи его, срамные, хранятся? Вот бы приложиться! Али с собой на небеса унес? А, ежели, я на причастие срам Господен вкушу, будет ли в том грех? Или у Господа уды безгреховные?..
Последние словеса очень выручили несчастного отца Логгина, который в ужасе подбирал нужные аргументы.
— Тело Господа суть бестелесное, — строго произнес отец Логгин. — И срам его бестелесный. И семя его беспорочное. И кушать его не есть скверно. Просвира — сиречь только образ тела. Гм… Аллегория!..
— А почему же, когда только мыслишь в уме уды мужские, то уже грешишь? Ведь, елда в голове — ненастоящая, а только образ?
— Тьфу! Прости мя, Господи! Потому, что с мыслей грех начинается. Сперва замыслил украсть чужое, а потом и украл. Если бы не замыслил, разве бы украл?
— Верно, — приложила палец к нижней губе Феодосия. — Человек любое дело, сперва, замысливает. А если…
— Помолчи, дочь моя. Ибо исповедание еще длится.
Феодосия примолкла.
— Или содомский блуд творила?
— Нет-нет.
— Или укорила попа или чернеца смехом?
— Нет.
— Или попа бранила? Или выгнала нищего из дома своего?
— А если из дома на двор выгнала, то — грех? Зело вшив калика перехожий был. Скнипы так и ползали в голове. Скаредьем воняло.
— А со двора не выгнала?
— Нет, он под навесом с холопом спал, хлеба ему вынесли.
— Тогда грех невелик.
— А с другой стороны, — задумалась Феодосия, — это ведь Господь наш в образе нищем мог по земле идти?
— Истинно! — согласился отец Логгин. — Чтоб нас проверить: достает ли любви к ближнему?
— Тогда грех был калику перехожего во двор гнать?
— Тогда — грех.
— Ой, вспомнила. Тот нищий потом на торжище кошелек украл и деньги пропил. Ему пуп вырвали да на древо повесили. Значит, не Господь то был. Он бы красть не стал. Выходит, не согрешила аз?
— Ну, выходит, что не согрешила, — несколько притомившись, согласился отец Логгин.
— Слава Богу!
— Или в церковь из-за блуда или пития не пошла?
— Нет.
— Или ударила кого по лицу?
— Нет-нет…
— Или била сироту без вины? Или пихнула человека в кал? Или изгваздала в кал чужое платье из зависти или для посмешища? Или в пост пировала с пляскою и гуслями? Или срамила попадью? Или опоздала на церковную службу из-за лени или сна ради? Или говорила хульные слова? Или в рост деньги давала? Или гнев держала на кого?
— Грешна, отче, держала гнев.
— Ну, сколь долго держала гнев, столько и поста.
— Час, значит, поститься?
Отец Логгин обдул испарину со лба.
— Час, — наконец, порешил он. — На кого гнев-то держала? Впрочем, не говори… Бог и так видел.
— Неужели, отче, Господь и за кошками следит?
— За всякой тварью… Или зажгла ты дом либо гумно? Или душу погубила?
— Юда сын Ларионов внове рекши: «Ах, сгубила ты, Феодосия, мою душу!»
— Это не в счет. Это раб божий Юда изрекши аллегорически.
— Вроде как лжу?
— Для лепоты словесов.
— А-а!
— Или блудила с Юдой?
— Нет-нет!
— Или с рабом либо с холопом была в соитии?
— Ни, боже мой! А жалко мне иной раз рабов. Разве Акулька виновата, что муж ея, Филька, Акулю вместе с чадцами и избой за деньги батюшке моему продал? Деньги все пропил в корчме за седьмицу либо за две!
— Так уж Богом заведено, что одни в услужении других. Разве мы сами не рабы вечные царя нашего Алексея Михайловича? Холопы мы государя нашего светозарного и тому с ликованием радуемся. А государь Алексей Михайлович тоже раб — раб Господа нашего. И смиренно рабство сие принимает.
— А может, в каких землях нет холопов? — спросила Феодосия.
— Сие невозможно. Кто тогда рабскую работу будет выполнять? А, ежели, кому зело тяжкий холопский труд и выпал, так, то испытание от Бога. Бог тяжелее всех испытывает то чадо, которое больше всего любит и которому хочет добра. Акулину Господь возлюбил и наслал ей испытание, говоря тем самым, что мужа, данного Богом, она должна поддерживать во всех его лишениях. Бьет Акульку муж?
— Бьет, — вздохнула Феодосия.
— А ты ей скажи, мол, ударит муж по одной щеке — подставь другую. Потому и дана жена мужу, а не наоборот. Против мужа только тогда жена может роптать, когда искушает на блудный грех в пост либо блудит не в естество. А се… Или забрала у кого что? Или клялась криво? Или украденное не возвратила? Или в церкви смеялась?
— Грешна, отче. Только что с тобой, господин мой отче, смеялась над Африкией.
— Гм… Хм… Каюсь, Господи! Или оклеветала кого? Или в церкви не достояла до конца службу? Или в сон веровала? Или истолковала его?