Цветок Америки

Мессадье Жеральд

– Мы достаточно богаты, – заметил он философски, наслаждаясь приятной горечью и несравненным ароматом этого чудесного растения.

– А ты вдруг стал очень неприхотлив, – парировал Франц Эккарт, подцепив из горшка большой и почти неповрежденный кусок темно-коричневого листа.

И стал рассматривать его на свет. Как опытный ботаник Франц Эккарт прибег к методу сравнения и по размерам куска определил, что целый лист должен быть величиной примерно в фут и овальным по форме. По его прикидкам, само растение имело в высоту пять-шесть футов. Он

не знал других растений с такими крупными листьями, если не считать дикого ревеня, у которого листья, впрочем, были гораздо толще, а запах не столь сильный и дурманящий.

– Нужно тебе сказать, – продолжал он, обращаясь к Деодату, – что если разделить наше состояние на столько частей, сколько есть наследников у Жанны, включая тебя, мы окажемся далеко не так богаты.

– Дай Бог моей матери жить до ста лет! – сказал Деодат. – Но будем ли мы несчастнее от этого? На том западном континенте я видел, как люди ходят голыми, живут в шатрах, не имея ни ножей, ни вилок, и чувствуют себя вполне счастливыми.

– А, так вот чему ты там научился!

– Да, я открыл прелесть невинности. Можно жить без этой прекрасной одежды, которой мы так гордимся, без кинжалов и шпаг… Денег у них тоже нет. Нас они встретили с открытой душой и очень гостеприимно.

Франц Эккарт помнил живописное и несколько ироничное повествование Жака Адальберта о пляске туземцев, к которой с восторгом присоединился Деодат.

– Не все были гостеприимны, – заметил он, положив лист обратно в горшок. – Ведь вам пришлось ретироваться при первой встрече с этими людьми, хотя вы ничем их не обидели. А вождь тех, с кем вы подружились, подарил лук Гаспару Кортереалю. Это означает, что они используют оружие.

Деодат пожалел, что рассказы о путешествии были столь подробными.

– Следовательно, эти люди ведут войны с себе подобными, – продолжал Франц Эккарт. – На мой взгляд, это не вполне соотносится с невинностью.

Деодат по-прежнему затягивался из своей трубочки.

– Ты уверен, что не спутал невинность с бедностью и нуждой? – спросил Франц Эккарт.

На сей раз его замечание зацепило Деодата, как колючка, царапнувшая бархат.

– Если какого-нибудь виллана оставить в лесу совершенно голым, с одним кремневым ножом, он стал бы невинным? – продолжал Франц Эккарт.

– Ты хочешь сказать, что невинности не существует? – спросил несколько уязвленный Деодат.

– Напротив. Но я не верю в невинность, происходящую от нужды. Бывают нищие вилланы злее черта и принцессы, усыпанные жемчугами, но при этом невинные.

– Что же такое невинность?

– Природный дар, который заставляет человека не подозревать другого в дурных намерениях и здраво оценивать людей.

– Но это же ум! – воскликнул Деодат. – Ты уподобляешь невинность уму?

– Не всегда. Я знаю умных людей, которые не могут победить в себе недоброжелательство.

– Тогда что же?

– Нужна еще добрая воля. И интуитивное понимание другого.

– Что это такое?

– Искусство разгадывать неизвестную

вселенную, каковой является твой ближний.

– Как этому научиться?

Франц Эккарт улыбнулся:

– Для этого требуется не один урок.

Деодат взял большой горшок, чтобы снова набить листьями страстно любимую трубку. Он сделал это поспешно, чем привлек внимание своего собеседника. Когда крохотный горшочек задымился, Франц Эккарт завладел большим, встряхнул его и запустил руку внутрь. Деодат озадаченно наблюдал за ним. Франц Эккарт извлек со дна горсть семян, похожих на чечевицу.

– Твой дикарь сделал тебе чудесный подарок, – объявил он, изучая свою находку.

– Семена! – вскричал пораженный Деодат. – Семена!

Франц Эккарт кивнул. Деодат протянул руку. Племянник отвел ее.

– Предоставь это мне, – сказал он. – Я изучил листья. Они наверняка большие и очень водянистые. Само растение должно быть высоким. На мой взгляд, ему нужна жирная влажная почва. Если ты посеешь его в глинистую, получишь хилые ростки. Кроме того, сейчас август. Когда семена дадут всходы, будет холодно. Они перестанут расти, и первые же заморозки убьют их. Поэтому семена надо прорастить в горшках, чтобы перенести в дом, как только похолодает. Весной мы пересадим растения в сад, и через год ты сможешь дымить сколько захочешь.

Жанна, высунувшаяся в этот момент из окна, увидела, как Деодат бросился на шею Францу Эккарту: чем тот привел в такой восторг ее сына?

Как бы там ни было, через неделю Деодат уехал в Лион.

– Не знаю, что ты сказал ему. Но я рада, что он к тебе прислушивается. Теперь мне хотелось бы увидеть цветы этого ростка, – объявила она.

Франц Эккарт, втихомолку посмеиваясь, сказал себе, что цветы невинности, взращенные на ниве риторики, стали, наконец, тем, чем и должны быть, – объектом ботаники, как трехлепестковая лилия.

Внезапно Жанна повернулась к нему и, устремив на него долгий взгляд, спросила:

– Зачем тебе понадобилась старуха?

Она с поразительной ясностью вдруг увидела это молодое сильное тело, которое любила ночами. Но ведь у нее уже не могло быть детей. Ей было стыдно за свое бесплодное наслаждение.

– Ты не хочешь других детей? – продолжала она.

– Все дети мира мои, – ответил он. – Что до моей крови, Жозеф сумеет ее увековечить. И пора тебе прекратить столь обидным образом говорить о Жанне Пэрриш.

О Жанне Пэрриш! Она чуть не расхохоталась. Никто уже давно не называл ее так.

– Живот у нее гладкий, а груди твердые, – продолжал он. – Связывает меня с ней брак, заключенный перед звездами. Она не рабыня моя, взятая, чтобы давать потомство, но вторая половина того совершенного андрогина, который мы являем собой. – Он нахмурился. – Я был бы тебе признателен, если бы ты говорила о ней с большим почтением.

Она рассмеялась и обняла его.

Они долго стояли, прижавшись друг к другу. Он склонил голову и заставил ее опустить свою. Когда их лбы соприкоснулись, он сказал: