Цветок в пустыне
Шрифт:
– То, чем занимаются газеты.
– Они их делают?
– Не всегда.
– А какую новинку вы сейчас прочли?
– Для тебя ничего интересного.
– Почём вы знаете?
– Кит, не надоедай тёте! – прикрикнула Флёр.
– Можно мне яйцо?
– Возьми.
Новая пауза длилась до тех пор, пока Кит не задержал ложку в воздухе, показав Динни отставленный палец:
– Смотрите! Ноготь черней, чем вчера. Он сойдёт, тётя?
– Как тебя угораздило?
– Прищемил, когда задвигал ящик. Я не плакал.
– Кит, не смей хвастаться.
Кит поднял на мать ясные глаза и доел яйцо.
Полчаса спустя, когда Майкл разбирал почту, к нему в кабинет вошла Динни:
– Ты занят, Майкл?
– Нет, дорогая.
– Что нужно этой газете? Почему она не оставит его в покое?
– Потому что «Барса» расхватывают, как горячие пирожки. Что слышно об Уилфриде, Динни?
– Я знаю, что у него был приступ малярии. Но где он сейчас и что с ним – неизвестно.
Майкл посмотрел ей в лицо, на котором улыбка маскировала отчаяние, и нерешительно предложил:
– Хочешь, я выясню?
– Если я ему понадоблюсь, он знает, где меня найти.
– Я схожу к Компсону Грайсу. С самим Уилфридом у меня не получается.
Когда Динни ушла, Майкл наполовину расстроенный, наполовину обозлённый, долго сидел над письмами, на которые ещё не успел ответить. Бедная, милая Динни! Как ему не стыдно! Потом отодвинул письма и вышел.
Контора Компсона Грайса помещалась неподалёку от Ковент-гарден, поскольку тот, по ещё не изученным причинам, оказывает притягательное действие на литературу. Когда к двенадцати Майкл добрался туда, молодой издатель сидел в единственной прилично обставленной комнате здания, держал в руках газетную вырезку и улыбался. Он встал навстречу Майклу и поздоровался:
– Хелло, Монт! Видели это в "Фейз"?
– Да.
– Я послал вырезку Дезерту, а он сделал сверху надпись и возвратил её. Недурно, правда?
Майкл прочёл строки, написанные Уилфридом:
Когда ему хозяин скажет:
"Пиль!" – он куснёт. "Ложись!" – он ляжет.
– Значит, он в городе?
– Полчаса назад ещё был.
– Вы его видели?
– С тех пор как вышла книжка – нет.
Майкл пристально посмотрел на пригожее полноватое лицо Грайса:
– Удовлетворены спросом?
– Мы перевалили на сорок первую тысячу, и берут бойко.
– Я полагаю, вам неизвестно, собирается ли Уилфрид обратно на Восток?
– Понятия не имею.
– Ему, наверно, тошно от этой истории.
Компсон Грайс пожал плечами:
– Много ли поэтов получали тысячу фунтов за сто страничек стихов?
– За душу – не много, Грайс.
– Он получит вторую тысячу ещё до окончания распродажи.
– Я всегда считал опубликование «Барса» глупостью. Раз уж он на неё пошёл, я его поддерживал, но это была роковая ошибка.
– Не согласен.
– Естественно. Поэма сделала вам репутацию.
– Смейтесь сколько угодно, – возразил Грайс с некоторым пафосом, – но если бы он не хотел её печатать, то бы не прислал её мне. Я не сторож ближнему моему. То, что эта штука вызвала сенсацию, к делу не относится.
Майкл вздохнул.
– Конечно, не относится. Но для него это не шутка, а вопрос всей жизни.
– Опять-таки не согласен. Всё началось с того, что он отрёкся, спасая свою шкуру. А то, что последовало, – только возмездие, которое к тому же обернулось для него изрядной выгодой. Его имя стало известно тысячам людей, слыхом о нём не слыхивавших до "Барса".
– Да, – задумчиво согласился Майкл. – Вы правы. Ничто так не способствует популярности, как нападки газет. Грайс, можете вы кое-что сделать для меня? Найдите предлог и выясните намерения Уилфрида. Мне это очень важно, но я ввязался в одно дело, касающееся его, и не могу пойти сам.
– Гм-м! – протянул Грайс. – Он кусается.
Майкл ухмыльнулся:
– Не укусит же он своего благодетеля! Я серьёзно спрашиваю: выясните?
– Попробую. Между прочим, я только что издал книжку одного Франко-канадца. Послать вам экземпляр? Вашей жене понравится.
"И она будет говорить про неё", – мысленно прибавил он, откинул назад гладкие чёрные волосы и протянул руку. Майкл пожал её несколько горячее, чем ему втайне хотелось, и ушёл.
"В конце концов для Грайса это – только дело. Уилфрид ему никто! В наше время надо хвататься за всё, что бог ни пошлёт", – решил он и погрузился в размышления о том, что заставляет публику покупать книжку, не имеющую касательства к вопросам пола, скандальным воспоминаниям или убийствам. Империя? Престиж англичанина? В них Майкл не верил. Нет, она раскупается потому, что связана с непреходящим интересом, который всегда пробуждается в связи с вопросом: как далеко может зайти человек, желая спасти свою жизнь и не погубить то, что принято называть душой. Другими словами, книга расхватывается благодаря тому ничтожному обстоятельству, – по мнению известных кругов, давно ставшему пустым звуком, – которое именуется совестью. Дилемма, поставленная поэтом перед совестью каждого читателя, такова, что от неё легко не отмахнёшься; а так как сам автор лично столкнулся с нею, читатель неизбежно приходит к выводу, что и он в любой момент может стать лицом к лицу с какой-нибудь страшной альтернативой. А как он, бедняга, тогда поступит? И Майкла охватил один из тех приступов сочувствия и даже уважения к публике, которые частенько накатывали на него и за которые его более разумные друзья называли Монта не иначе, как "бедный Майкл".
Предаваясь таким размышлениям, он добрался до своего крошечного кабинета в палате общин и сел составлять частный билль об охране некоторых красот природы, но ему вскоре подали карточку:
Генерал сэр Конуэй Черрел.
Можешь принять меня?
Майкл надписал: "Буду счастлив, сэр", – отдал карточку служителю и встал. Он знал отца Динни меньше, остальных своих дядей и поэтому ожидал его не без трепета.
Генерал вошёл и объявил:
– У тебя здесь настоящий садок для кроликов.
Он держался профессионально твёрдо и подтянуто, но лицо у него было усталое и встревоженное.
– К счастью, мы их тут не разводим, дядя Кон.
Генерал усмехнулся:
– Да, действительно. Надеюсь, Я тебе не помешал? Я по поводу Динни. Она все у вас?
– Да, сэр.
Генерал поколебался, потом сложил обе руки на набалдашнике трости и спросил:
– Ты – ближайший друг Дезерта, так ведь?
– Был. А кто я ему теперь – не знаю.
– Он ещё в городе?