Цветы на нашем пепле
Шрифт:
Они уже вышли на веранду, и оба, защищаясь от солнечных лучей, поднесли к глазам ладони. Лабастьер чувствовал, что все его, доселе казавшиеся незыблемыми, представления о жизни разбиваются об ее доводы в прах.
– Я… Я хотел бы хоть чем-то скрасить горечь утраты тем, кто остался жив…
– Может быть, вы хотели сказать, «искупить вину»? – одна бровь девушки поползла вверх.
– Пусть будет так. И я могу начать с вас, Жиньен. Вы красивы и молоды, в ваших жилах течет кровь знатных родителей… Но вы потеряли их. И в этом виноват я…
Девушка смотрела на него с усмешкой,
– Хотите стать королевой?! Я делаю вам предложение. – Произнося эти слова в порыве неожиданного раскаяния, он и сам поражался, как все это нелепо выходит. Но отступать было не в привычках короля.
– Ах, какая честь, – качнула самка головой. В ее голосе сквозила ленивая ирония. – Однако, достойна ли я?..
– Вы могли бы составить счастье любому, даже самому придирчивому самцу. И это я сочту за честь, если…
– Как это мило, – продолжая усмехаться, перебила его Жиньен. – И как по-королевски. Это – жест… Вы ведь и вправду уверены, что сможете дать мне счастье?..
– Я постараюсь…
– Постойте немного здесь, – сказала она. – Я помогу вам выйти из неловкого положения.
– Куда вы? – попытался остановить ее Лабастьер.
– Я все-таки решила взглянуть…
Расправив крылья, она соскользнула с веранды и, двигаясь кругами, стала по спирали набирать высоту. Лабастьер растерянно наблюдал за ней, продолжая держать ладонь у глаз и думая о том, как скоро и как несуразно окончился его поиск суженой.
В этот миг, поднявшись высоко над замком, Жиньен повисла на месте. Найдя взглядом короля, она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же приветливым жестом. И тогда самка, сложив крылья, камнем рухнула вниз.
У короля перехватило дыхание, и он беспомощно шагнул вперед. Но он уже не мог спасти девушку.
Еще одна смерть прибавилась к тягосному грузу, лежащему на его душе.
…Лабастьер нашел своих друзей там, где они и должны были его ждать. На первый взгляд, все пришло в норму. Только глаза Мариэль были заплаканы, да и все остальные были несколько подавлены и немногословны. Если бы они были в порядке, они, конечно, обратили бы внимание на то, что и сам король растерян и мрачен. Но каждый был занят собственными переживаниями.
Оседлав сороконогов, двинулись в путь по извилистой но довольно широкой тропе.
– Вы не хотите услышать от меня, как все было? – спросил Лабастьер, чтобы хоть чем-то расшевелить своих спутников.
Лаан покачал головой:
– Нет, мой король. Ведь сами-то мы не сможем объяснить вам того, что испытали… Скажу только, что я, наверное, стал теперь совсем другим. Я не тот Лаан, которого вы знали. Так, во всяком случае, я чувствую.
– Хорошо еще, что когда все это началось, мы с Ракши отвязали только Ласкового… – словно разговаривая сама с собой, пробормотала Мариэль.
– Вы осуждаете меня за то, что я сделал? – спросил Лабастьер. Он хотел до дна испить свою чашу.
Лаан вновь сделал отрицательный жест, но добавил при этом:
– Если и есть тут вина, то она лежит на всех нас. Возможно, мы несколько поторопились. Если бы нам не показалось
– Да, это так, – согласился Лабастьер Шестой, но тут же сам возразил себе и Лаану: – Хотя только что я был свидетелем того, что жизни без морока т’анга местные бабочки предпочитают смерть. Помнишь ли дочь правителя, с которой я танцевал? Она покончила с собой у меня на глазах. Так что, уничтожь я их идола позже, они точно так же поубивали бы сами себя. Согласись, не мог же я просто оставить здесь все так, как есть?!
Вмешался Ракши, обычно самый неразговорчивый из них:
– Ваше Величество, к чему эти сомнения? Вы поступили именно так, как и должны были поступить. Бабочкам нельзя испытывать то, что пережили мы. Иначе потерялся бы смысл всему. Если бы Лабастьер Второй в свое время не истребил т’ангов, мы все стали бы не более, чем их ходячим кормом, и были бы при этом счастливы таким положением. Вы продолжили деяния прадеда. И кто же должен был это сделать, если не вы?
– Все так… – вздохнул король. – Только не продолжил, а закончил. Оказывается, этот зверь был последним.
– А вдруг нет? – как будто очнулась ото сна Мариэль, и Лабастьер явственно услышал в ее голосе нотки надежды. – Ведь если бы не случайное совпадение, мы никогда не обнаружили бы и этого!..
Приглядевшись к спутникам, Лабастьер увидел, что лица их после слов самки заметно оживились. И тогда он понял, что, как бы глубоко не спряталось со временем в их душах блаженное проклятие т’анга, оно поселилось в них навсегда. Что ж, он и сам теперь никогда уже не будет таким же беспечным и открытым, как прежде.
Он вспомнил слова, произнесенные совсем недавно на пирушке Дент-Вайаром: «Самая большая беда, которую может представить отец – несчастная любовь его чада…» Да… Его представления о жизни бабочек на Безмятежной претерпели за истекшие сутки основательные изменения. Подумав об этом, Лабастьер тяжело вздохнул.
– Все, хватит! – заявил Лаан, повеселевший так же, как Мариэль и Ракши. – Предлагаю раз и навсегда закрыть эту тему и больше к ней не возвращаться. Не мешало бы, кстати, хлебнуть напитка бескрылых, а то у меня лично изрядно пересохло в глотке; да и крыло, признаться, ноет. Надеюсь, в ближайшем селении мне помогут его заштопать. Слышь, Ракши, в твоем бурдюке еще что-нибудь осталось?
Но и это выражение бесшабашной жизнерадостности показалось Лабастьеру несколько наигранным. Было похоже, что Лаан не хочет продолжать разговор исключительно из опасения услышать что-нибудь такое, что может потушить искорку его воскресшей надежды.
«Хотя, – подумал король, – возможно, я и становлюсь излишне мнительным…»
6
«Знаешь ли ты, как его зовут?»
«Сумрак осенний в лесу».
«Знаешь ли ты, почему он тут?»
«Нет», – головой трясу.
«Я подскажу». «Что за это берут?»
«Утреннюю росу».