Цветы на окнах
Шрифт:
— Я же её слова передаю…
— А сами-то верите в них?
— Верю! — с какой-то распалённой силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.
— Почему верите?
— Потому что она убийцу свою знала.
— Кто? — спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.
— Мелентьевна.
Все бездыханно молчали, боясь спугнуть неожиданное признание. Наконец Рябинин тихо спросил:
— Кто она?
— Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живёт в городе…
Инспекторский
— Кричит на кошку, а думает на невестку…
13
Жизнь на глазах людей стала Рябинина тяготить.
Ел под насторожённым вниманием милиционера-повара, самострадающего от своих пересолов и переваров. Просыпался от взгляда Леденцова, немигающего, тоже рыжего, как и его шевелюра, — просто так ли он смотрел, опыт ли психологический ставил… Писал дневник, закрываясь плечом от любопытствующего Петельникова. Размышлял под надзорным интересом инспектора Фомина, который удивлялся, почему следователь полчаса сидит на раскладушке и ничего не делает; Рябинин не мог думать, когда на него смотрели, — ему казалось, что ловимая им мысль просвечивает.
Рябинин нахлобучил шляпу и выскочил на улицу. Там, остуженный осенью, он догадался, что слегка лицемерит, — не товарищи его тяготили, а Слежевский притягивал. Но какой силой? Рябинин усмехнулся — чаем. И тут он лицемерил. Слегка.
Куриные ножки у избы не выросли. И чёрный кот не сел у порога. Время, тут поселилось недвижное время…
Рябинин вошёл, как всегда, насторожённо. Слежевский шагнул к плите и переставил чайник. Тот загудел сразу, будто тоже ждал следователя.
— Говорят, чай нужно пить не из чашек, — сказал Рябинин, раздеваясь.
— А из чего?
— Из пиал.
— Какая разница.
— Говорят, вкусней…
Рябинин достал из кармана две пачки цейлонского чая и выложил на пока голый стол. Слежевский глянул на них равнодушно, снедаемый своими мыслями. Ели вопросы и Рябинина, поэтому он спросил прямо:
— Олег Семёнович, выходит, что с женой вы жили не так уж и хорошо?
— Кто вам сказал?
— Вы.
— Когда же?
— По вашей теории неравномерная любовь чревата. И вы назвали жену самодержцем. А это уж…
— Да, — подтвердил Слежевский вроде бы довольно.
И взялся за чай — приспело его время, как и время долгого разговора. Они сидели молча, выжидая, когда чашки остудятся до возможности прикоснуться к ним губами.
— Сколько написано книг, как любовь приходит… — обронил Слежевский глухо, будто утопил слова в чашке.
— Написано, — подтвердил следователь.
— А как уходит? Приходит она примитивно, сразу. Как у меня. А уходит-то ох как долго и сложно. Вроде рака со смертельным исходом.
— Неужели вы свою любовь не уберегли? — грустно удивился Рябинин, помнивший его жаркие слова.
— Потому что не законсервировал.
— Не совсем понял, — совсем не понял Рябинин.
— Любовь надо консервировать, — почти обрадовался Слежевский тому, что следователь этого не знает.
— Как консервировать?
— А спросите у хозяек, чем они сохраняют фрукты да ягоды. Сахаром, солью, уксусом…
— Любовь не фрукты, — неопределённо заметил Рябинин, так и не уловив его мысли.
— Любовь надо остановить, как время.
— Время пока ещё не останавливали…
— Расстаться. Чтобы сохранить любовь на всю жизнь, надо расстаться с любимым. Разлука вместо соли и уксуса. А если жить вместе, то любовь уйдёт, поверьте мне…
Поверить этому Рябинин не мог, потому что прожил с женой почти два десятка лет. Но ему была известна странная нелепица, о которой говорил Олег Семёнович: надо потерять, чтобы сохранить; отнятая любовь остаётся в душе вечной памятью, сохранённую любовь разъедает время.
— Есть женщины, которые живут без мужей, растят ребёнка, сами зарабатывают. И поэтому считают, что должны быть грубыми, дерзкими, сильными…
— Такой была ваша жена?
— Такой, — усмехнулся Слежевский. — Только прибавьте, что она руководила коллективом, вела в посёлке общественную работу и от природы имела боксёрский характер.
— Хотите сказать, что она руководила и семьёй?
— Руководила? — удивился Слежевский столь неточному слову. — Она сделала проще: подменила семейные отношения производственными. Командовала нами, как хороший директор.
— Может быть, это и неплохо, — подумал вслух Рябинин, сомневаясь в придуманном.
— Почему? — Слежевский спросил зло, разглядывая следователя поверх чашки.
— Порядок был…
— Порядок был. За счёт жизни. Мы обедали молча. Шли в кино молча. Спать ложились молча. Жили в рыбьем царстве. Почему? Потому что она работала. Была деятельной. Энергичной, чёрт возьми!
Он почти бросил чашку на стол — жёлтые брызги медовым веером окропили столешницу. Притихший Рябинин ждал, не понимая, почему её энергия вызывала немоту в семье.
— Человеческие отношения стали нам не нужны. Вместо них работа. Мы говорили только о делах. А обед, кино, любовь — это не дела. Чего же говорить?
— Вы что-то ей… объясняли?
— Что? Что семья не народная дружина, в которой она дежурит? Что нельзя человеческие отношения заменить работой? Что иногда неплохо бы и улыбнуться?
— И всё-таки говорили ей всё это?
— Она слушала, пробовала перемениться. И как, думаете? Работой. Вкусней готовила обед, рьянее убирала дом, чаще стирала… Всё это с лицом коменданта, у которого не хватило простыней. Тогда я смекнул — не может она иначе. Два мужика в семье, два.