Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
А грех вот как вышел наружу.
Юэнян как-то послала Сяоюй за Сюээ, но та кругом обыскала, а найти ее так и не смогла. Когда же служанка очутилась у двери Лайвана, из нее показалась Сюээ. «Должно быть, к Хуэйлянь поболтать заходила», – подумала Сяоюй и пошла на кухню. Оказалось, Хуэйлянь сидит на кухне и режет мясо.
Между тем, Симэнь Цин принимал богатого соседа Цяо. Тот дал Симэню две тысячи лянов серебром и просил поднести их государственному наставнику Цаю, чтобы тот освободил янчжоуского торговца солью Ван Сыфэна, задержанного и посаженного под стражу областным правителем. Только ушел Цяо, как Симэнь кликнул Лайвана, и тот выбежал из своей комнаты.
Да,
Ты цаплю белую на снеговыхТут-то всем и стало ясно, что Сюээ спуталась с Лайваном.
Однажды Лайван напился допьяна и давай при слугах ругать Симэнь Цина.
– Как же это так? – возмущался он. – Я в отъезде, а он с моей женой шьется, через Юйсяо голубой атлас ей дарит, из комнаты выманивает! Сперва в саду путался, потом совсем обнаглел, а Пань Цзиньлянь им логово приготовила. Ладно, шейся, да смотри мне в руки не попадайся. Вонзится блестящий, вынется кровавый. И Пань-шлюху в живых не оставлю. Сам головы не сношу, а как сказал, так и будет! Вот увидите. Когда шлюха Пань своего прежнего мужа У Чжи прикончила, а брат его У Сун жалобу подал, так кто за него в столицу ездил власти подкупал, кто хлопотал, чтоб У Суна сослали, а? Теперь крепко на ноги встал, за мою жену взялся, в любовницы ее увлек? Ох, как я его ненавижу! Как Небо велик мой гнев! Говорят, семь бед – один ответ. Я им и в глаза все выскажу. Обреченный на казнь и на самого государя руку занесет.
Лайван полагал, что свои не подведут, но говорят – и у стен есть уши. Его брань подслушал слуга Лайсин. Он вырос в Ганьчжоу и носил фамилию Инь. В свое время отец Симэня, Симэнь Старший, возвращаясь с холстом из Ганьчжоу, взял его к себе в слуги и назвал Гань Лайсин. Он прожил у Симэней лет двенадцать-тринадцать, женился, обзавелся детьми. Хозяин поручил ему закупать продукты, на чем он и наживал деньги. В последнее же время, сойдясь с Хуэйлянь, хозяин передоверил закупки Лайвану, и Лайсин лишился своих барышей. С тех пор он стал косо смотреть на Лайвана и затаил против него смертельную ненависть, которая тем более вспыхнула в нем, когда он услыхал Лайвановы угрозы.
Лайсин тот же час поспешил к Пань Цзиньлянь. Та беседовала с Мэн Юйлоу.
– В чем дело, Лайсин? – спросила она появившегося в дверях слугу. – У кого хозяин пирует?
– Батюшка с дядей Ином на похороны уехал, – сказал Лайсин и продолжал: – Вот что я вам скажу, матушка. Только про себя держите, меня не выдавайте.
– Что такое? Говори, не бойся!
– А вот что, – начал слуга. – Вчера несносный Лайван где-то напился и давай всех без разбору поносить. Целый день ругался. Все меня выслеживал, избить собирался, только я ушел. А он при слугах в передней батюшку грязью обливал и вас, матушка, тоже в покое не оставил.
– Что же он, арестантское отродье, обо мне болтал? – спросила Цзиньлянь.
– Мне и говорить-то неловко, – замялся слуга. – Ну ладно, матушка Третья ведь свой человек. Меня, говорит, отправил, а сам с моей женой путается, через Юйсяо атлас дарит. Своими, говорит, глазами у нее видал. Матушка Пятая, мол, логово им приготовила, дала у себя в комнате целыми днями не разлучаться. Он вас с батюшкой убить грозился. Когда, мол, матушка Пятая мужа отравила, так власти подкупать его, Лайвана, в столицу посылали. Я, говорит, ей жизнь спас, а она мне теперь за добро злом платит, жене моей любовника заводит. Как слуга ваш и заступник я обязан был предостеречь вас, матушка, от козней этого негодяя.
Юйлоу так перепугалась, будто ее собирались окунуть в ледяную воду. Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут густо зарделись ее припудренные ланиты, зуб на зуб не попадал.
– Ах, убийца, рабское отродье! – заругалась она. – Ведь я никогда не делала ему ничего плохого. А если хозяин с его женой связался, то я-то тут при чем? Не считайте меня женой Симэнь Цина, если я только допущу, чтобы подлец, рабское отродье, у нас в доме жить остался. И с чего это я вдруг жизнью ему обязана? Ну, ступай! – обратилась она к Лайсину. – А как батюшка приедет, спросит тебя, скажешь ему все, что мне говорил.
– Не сомневайтесь, матушка, – заверил ее слуга. – Лгать не стану. Пусть батюшка спросит, что слыхал, то и скажу.
– Неужели хозяин в самом деле с ней что-то имел? – спросила у Цзиньлянь недоумевающая Юйлоу, когда Лайсин ушел.
– А ты самого бесстыжего негодника спроси! – отвечала Цзиньлянь. – Думаешь упустит смазливую бабенку?! Да потом не стал бы этот негодяй, рабское отродье, зря людей запугивать. Она ведь жила раньше в прислугах, все огни и воды прошло, потаскуха. У судьи Цая с хозяйкой вместе зло творили, любовников завели, пока их не накрыли, а ее выгнали, за повара Цзян Цуна замуж выдали. Что ей с одним мужиком делать?! Ей любовников, как рис, горстями подавай. Тебе и невдомек на какие она проделки горазда – черти со страху шарахнутся! Видишь, Юйсяо заставила атлас принести, ей, видите ли накидка понадобилась. И хватило наглости – вырядилась да на люди вышла. Вот она какая! Я тебе хотела тогда сказать да не сказала. Помнишь, Старшая у Цяо пировала, а мы в шашки играли? «Батюшка вернулся», – объявила служанка, и мы разошлись. У задних ворот на террасе, гляжу, Сяоюй стоит, она мне только рукой махнула. Я в сад, у калитки Юйсяо, сукина дочь, вижу, притаилась. Это она их сторожила, а мне ни к чему, иду к себе в сад, так она мне путь преградила, не пускает. Там, говорит, батюшка. Выругала я ее, сукину дочь: вот, говорю, испугалась я твоего батюшку. Мне показалось, что у нее самой с хозяином шуры-муры, а оказалось, он в гроте со шлюхой Хуэйлянь спутался. Увидала, я вхожу, вся вспыхнула и бежать, а он замялся. Отругала я его, бесстыжего, а потом она ко мне пришла, на коленях стояла, упрашивала, чтоб я хозяйке не говорила. А в первой луне ему новая прихоть в голову пришла: у меня в комнате со шлюхой переночевать. Мы с Чуньмэй ему, конечно, на это ответ какой полагается дали. Тени ее, говорю, у себя не потерплю. Да будь она тысячу раз проклята, рабское отродье! Еще меня в свои грязные дела втягивать захотел. Я, говорит, с ней заигрываю. Ишь, какая завлекательная нашлась, рабское отродье! Чтоб я этой потаскухе свою комнату поганить позволила?! И даже, говорю, если б я и позволила, то моя Чуньмэй никогда такого не допустит.
– Вот она, оказывается, какая, вонючка проклятая, – сказала Юйлоу. – То-то гляжу, рассядется и сидит. Мы входим, а она посмеется, сделает вид, вроде хочет встать, а так и не встанет. Вон она чем втихомолку занимается! И чего только в ней хозяин нашел, неужели получше нет? Какой прок слугам давать повод болтать направо и налево, сор из избы выносить?
– Оба хороши, друг друга стоят, – заметила Цзиньлянь. – Только ты жену слуги совратишь, слуга с твоей женой спутается, – так что в грехе квитаются. А как Сюээ, рабское отродье, язык распустила! Но я ей рот заткну, сразу язык прикусит.
– Ну, а что же нам делать? – спрашивала Юйлоу. – Старшая в такие дела не вмешивается, а хозяин ничего не подозревает. Рассказать ему или нет? Вдруг негодяй и впрямь руку занесет, а мы промолчим.
Вдруг беда стрясется, а? И выйдет – забота обернулась бессердечьем, врасплох застигнутых никак уж не спасти. Ты должна ему сказать, сестрица! А то ослу на дубинку погубят редкое дерево.
– Я рабскому отродью прощу лишь в том случае, если окажется, что он меня породил, – заявила Цзиньлянь.
Да,
Когда бы не сеяли люди ни зла ни печали, Тогда бы на свете ни грустных, ни злых не встречали. Тому свидетельством стихи: Симэня бранил опьяневший Лайван, Вражду, в озлобленьи, затеял Лайсин, Цзиньлянь не понравились правды слова, И гнев затаила, губу закусив.Вечером пришел Симэнь. Цзиньлянь сидела у себя, непричесанная, заплаканная, с красными от слез глазами. Он спросил, что случилось, и она рассказала, как пьяный Лайван грозился убить хозяина.