Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Лайсин и Дайань [4]вернулись домой и обо всем доложили хозяину. Симэнь Цин остался доволен и отдал слугам распоряжение:
– Ни пищи, ни постели Лайвану не носить и про избиение жене ни слова. Скажете, в управе, мол, его задержали, посидит немного и выпустят.
– Все ясно, – отвечали слуги.
С тех пор, как посадили мужа, Хуэйлянь не умывалась и не причесывалась. Платье на ней повисло, то и дело соскакивали туфли. Бледная, она не пила, не ела, а только запиралась у себя в комнате да плакала.
Симэнь забеспокоился и послал к ней Юйсяо с женой Бэнь Дичуаня, чтобы те ее утешили.
– Не волнуйся, – говорили они. – Он выпил и наболтал лишнего. Вот его и посадили на несколько дней, чтобы он в себя пришел. Его только допросили, а бить не били. Вот выпустят, спроси. Он тебе то же самое скажет. Не расстраивайся, сестрица.
Хуэйлянь вняла уговорам и перестала плакать. Начала слегка подводить брови, пудриться и выходить из комнаты. Как-то Симэнь проходил мимо ее комнаты, когда она стояла за дверной занавеской.
– Батюшка! – позвала она. – Дома никого нет. Может, посидеть зайдете?
Симэнь вошел в комнату, и завязался разговор.
– Будь покойна, дорогая! – уговаривал ее Симэнь. – Ради тебя в управу писал. Его ни разу не били. Вот посидит, в себя придет, его и выпустят. Велю ему торговлей заняться…
Хуэйлянь обняла его за шею.
– Прошу тебя, мой милый, помоги ему выйти, – шептала она, – а торговлю – хочешь, давай, хочешь, нет – твое дело. Только как придет, пить ему больше не дам. Тогда посылай его куда угодно, он и на край света ехать не откажется. А то и жену ему найди. И ему лучше будет. Я ведь давно ему не принадлежу.
– Верно, моя родная! – воскликнул Симэнь. – Куплю напротив дом у Цяо и выделю тебе три комнаты. Туда переедешь, и будем с тобой вдвоем блаженствовать.
– Я, дорогой мой, на все согласна. Делай, как тебе удобнее.
Они заперли дверь. Надобно сказать, что в летнюю жару женщины редко носят нижнее белье. На Хуэйлянь была только двойная юбка, так что приступить к делу оказалось очень легко. Она расстегнула пояс, и взору предстала дорогая яшма фаворитки Чжэнь. Брови ее источали аромат Ханьшу [5], уста благоухали душистым чаем. Порхали утки, крыльями махая, играли дождь и тучка. На поясе Хуэйлянь красовался расшитый серебром шелковый мешочек с четырьмя кисточками, в котором лежали сосновые иглы и веточки кипариса – символы неувядаемой молодости и стойкости, бутоны роз и пахучие травы из Цзяочжи – олицетворения нежности и любви [6]. Хуэйлянь поднесла его Симэню. Он был так польщен вниманием, что не мог сдержаться, и дал клятву навек с ней не расставаться. Потом он выдал ей ляна два на фрукты и домашние расходы.
– Не грусти, – все время уговаривал ее Симэнь. – Тоска погубит тебя. Я завтра же напишу почтенному Ся, и его выпустят.
Опасаясь, что их застанут вместе, Симэнь поспешно вышел. А Хуэйлянь на радостях поторопилась в дальние покои. В разговоре с горничными и служанками она не преминула намекнуть и на обещание Симэня, о чем узнала Юйлоу и пошла к Цзиньлянь.
– Знаешь, хозяин собирается Лайвана освободить, – рассказывала Юйлоу. – Ему вроде новую жену найдет, а сам на той стороне у Цяо дом купит, Хуэйлянь в трех комнатах поселит и горничную ей заведет. Головные украшения ей дарит, серебряную сетку заказал. Все расписала по порядочку. Тогда, выходит, ее от нас ничем не отличишь, а? Как вознеслась! А Старшая хоть бы что.
Не услышь этого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут побагровели ее румяные ланиты, все в ней кипело негодованием.
– Неужели он в самом деле ей так потакает? Не могу поверить! – возмущалась она. – Вот попомни мои слова: если я только допущу, чтоб эта проклятая потаскуха, рабское отродье, стала седьмой женой Симэня Цина, тогда не называй меня больше Пань. Это я тебе серьезно говорю!
– Хозяин ни с чем не считается, а Старшая от всего устранилась, его урезонить не может, – рассуждала Юйлоу. – Нам тоже крылья не даны, по земле ходим. Что мы с ним поделаем?
– Что ж, по-твоему, так и терпеть? – не унималась Цзиньлянь. – Да к чему такая жизнь? Век мучиться? Ждать, пока тебя съедят, да? Нет, если он меня не послушается, я не остановлюсь. Жизнью своей пожертвую, а с ним посчитаюсь.
Юйлоу засмеялась.
– Нет, у меня смелости не хватит его на грех наводить, – призналась она. – Я уж погляжу, как ты с ним будешь справляться.
Однако хватит пустословить.
Вечером Симэнь сидел в Зимородковом павильоне [7], в своем кабинете. Только он велел Чэнь Цзинцзи писать судебному надзирателю Ся, чтобы освободили Лайвана, как перед ним неожиданно появилась Цзиньлянь и, наклонившись над письменным столом, спросила:
– Чего это ты просишь писать и кому?
Симэнь не смог от нее скрыть и признался:
– Хочу, чтоб Лайвана выпороли и отпустили.
Цзиньлянь сей же час окликнула слугу и не велела ему звать Цзинцзи.
– И ты называешь себя мужчиной? – заговорила она, усевшись рядом с Симэнем. – А зря! Ведь ты – куда ветер дунет, куда теченьем понесет. Мои советы отверг, слушаешь потаскух, рабское отродье. Сколько ты ее медом не корми, ей все муж ближе. Выпустишь его, нелегко тебе будет с ней встречаться, а ему дашь повод для новых выходок. Дома ее оставишь – тоже ни то ни се. Кем ее считать? И в жены взять нельзя – муж рядом. И женой слуги тоже не назовешь. Сам видишь, как она возгордилась, – и важничает, зазнается. А что получится, если себе возьмешь, а ему другую подышишь. Вы вдвоем сидите и он входит по делу. Представляешь, как он разозлится. А она? Толи ей пред ним вставать, толи нет. Словом картина не из приятных. А пойдут слухи? Мало – соседи, родные и близкие над тобой посмеются, тебя в своем собственном доме слуги уважать перестанут. Когда верхняя балка неустойчива, не выдержат и нижние. Если и дальше так себя поведешь, даю слово, придется тебе прятаться, как угорь в тину. Гляди, глаза б тиной не застило. Нет, уж лучше одним махом отрубить. С рабским отродьем покончишь, тогда и с его женой спокойно наслаждайся.
Послушавшись Цзиньлянь, Симэнь Цин опять изменил свое мнение. В письме он просил надзирателя Ся пороть арестованного через каждые три дня. После пыток и истязаний Лайван стал не похож сам на себя. Ведь оба надзирателя, следователь, судебный исполнитель, охранники из управы и все сверху донизу тюремные чины были подкуплены Симэнь Цином и усердствовали с особым рвением. Среди них имелся, правда, архивариус по имени Инь Чжи, уроженец уезда Сяои в провинции Шаньси, человек милосердный и честный. Инь Чжи знал о взятках, которые получили от Симэня надзиратели, понимал, что тяжкое обвинение Лайвана в покушении на жизнь хозяина Симэнем измышлено с единственной целью – погубить слугу и завладеть его женой, поэтому совесть требовала от него подойти к делу в высшей степени разумно и справедливо. Но в то же время он состоял на службе, и долг обязывал его и детей в люди вывести, и о карьере подумать. Инь Чжи много раз откладывал составление письменного обвинения, которое должен был предоставить суду, открыто выказывал исправникам свое суждение, но они чинили ему всяческие помехи. Да и у Лайвана не было ни гроша, вот ему и приходилось терпеть муки. Хорошо еще, невинно пострадавшего жалел Инь Чжи: потихоньку наказал тюремщикам поснисходительнее обращаться с Лайваном. Так архивариус оттянул время. Наконец, после взаимных уступок состоялся суд над Лайваном. Ему дали сорок палочных ударов и приговорили к высылке на поселение в родной округ Сюйчжоу. Похищенная сумма, по определению суда, составила семнадцать лянов серебром и пять узелков слитков олова со свинцом. Ее постановили вернуть хозяину через слугу Лайсина. Посыльный вручил Симэню письменное уведомление о решении суда.
Надзиратели подписали ордер на высылку и послали за осужденным конвоиров. Избитого Лайвана забили в шейную колодку, ордер запечатали в пакет и в тот же день отправили в Сюйчжоу, где его надлежало доставить в распоряжение местного правителя.
Полмесяца отбыл в заключении бедный Лайван. Денег у него не было. Голодный и оборванный, он искал поддержки, со слезами на глазах умолял конвоиров.
– Братцы! – обращался он к ним. – Я пострадал невинно. Остался без одежонки, без медяка за душой и вам за труды дать нечего. Сжальтесь надо мной, отведите к хозяйскому дому, прошу вас. Там у меня жена. Из вещей что-нибудь продадим. И вас не обижу, и на дорогу хватит. Легче будет идти.