Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

– А батюшка скоро будет? – спросила она.

– Боюсь, не скоро, – отвечал Цзинцзи. – Когда мы уходили, только начали читать акафист. До первой стражи им не кончить. А потом, даосы так не отпускают. Начнут духов благодарить с возлияниями.

Цзиньлянь, не проронив ни слова, вернулась в покои Юэнян раздраженная.

– Дашь слепцу волю, потом раскаешься, – обратившись к Юэнян, говорила она. – Ближний обкрадет, ближний и растопчет. Если набрюшник лопнул, на пояс нечего надеяться. Я у ворот постояла, зятя Чэня встретила. Не придет, говорит, батюшка. Молебен еще не отошел, когда он его домой послал.

– Тем удобнее для нас, – заметила Юэнян. – Значит, вечером послушаем проповедь с песнопениями. Думаю, мать наставница и мать Ван нам не откажут.

В это время зашелестела дверная занавеска и в комнате появился подвыпивший Чэнь Цзинцзи.

– Пришел поздравить матушку Пятую, – сказал он и обратился к жене: – Налей чарку. Я матушке Пятой поднесу.

– Где я тебе возьму чарку! – отвечала жена. – Ступай, поклонись матушке. Сейчас налью. Погляди на себя! Ты же пьян. Людям молебен, а тебе – выпить предлог.

– Правда, батюшка не придет? – спросила его Юэнян. – Дайань тоже там?

– Молебен еще не кончился, – отвечал Цзинцзи. – Батюшка меня отпустил, потому что дома никого нет, а Дайаня при себе оставил. Настоятель никак не хотел меня отпускать, все за стол сажал. Выпей, говорит, большой кубок, тогда отпущу.

– А кто да кто там с хозяином? – поинтересовалась Юэнян.

– Шурин У Старший, шурин Хуа Старший, дядя Ин, дядя Се и певцы У Хуэй с Ли Мином. Даже не знаю, когда они разойдутся. Шурин У хотел было откланяться, а шурин Хуа попросил батюшку его задержать. Наверно, в монастыре и заночуют.

– «Шурин Хуа»?! С чего это ты его так называешь, а? – воспользовавшись отсутствием Пинъэр, спросила Цзиньлянь. – Что это за родственничек, ты б его покойного брата спросил. Уж называл бы хоть «шурин Ли».

– А что вы, матушка, собственно, удивляетесь, как деревенская девица, к которой посватался Чжэн Энь [48]? – отвечал Цзинцзи. – Она ведь наследника родила. Вот ее счета всем вам и приходится оплачивать.

– Сейчас же клади земной поклон, арестантское твое отродье, – заругалась на него жена, – и убирайся отсюда. Чтоб я больше не слышала твоего вздора!

Цзинцзи попросил Цзиньлянь занять почетное место и, качаясь из стороны в сторону, отвесил ей четыре земных поклона.

Когда он ушел, в комнате зажгли свечи и накрыли стол. Пригласили матушку Пань, золовку Ян, старшую невестку У и остальных. Цзиньлянь наполнила всем чарки, и они принялись лакомиться лапшой. После нескольких чарок служанки собрали посуду и вынесли стол.

Юэнян велела Сяоюй запереть внутренние ворота и поставить на кровать маленький столик. Гости расселись в круг, в центре которого разместились монахини. Воскурили благовония и при двух свечах собравшиеся приготовились слушать проповедь.

Начала старшая мать-наставница:

– Итак, вслушайтесь в проповедь Тридцать второго патриарха Запада [49], снисшедшего на Землю Восточную, дабы посеять в сердцах наших учение Будды – слово Его, составившее Великий Сокровенный Канон «Трипитаку».

В давние времена, в третьем году под девизом Всеобщего Блаженства при Танском Сыне Неба Гао-цзуне [50], произошло чудо, о коем в здешних сочинениях не упоминается. Так вот. Жил-был в деревне Шаоду, что в Линнани [51], некий богач Чжан, человек именитый и солидный. Владел он крупным состоянием, окружил себя многочисленной челядью и имел восемь жен. С утра начиналось у него в доме веселье, не проходило вечера без приема или пира. Отдавшись праздности и наслаждениям, он и не помышлял о добрых делах. И вот как-то, выйдя из дому в поисках услад, завидел он праведников. Несли они на плечах своих благовонные палочки и масло, отборный рис и прочую снедь и громко повторяли имя Будды. Приблизился к ним Чжан и спрашивает: «Куда ж вы путь держите, праведники?» И отвечает один из них: «Кто на молебен с принесением жертв, кто на проповедь». Спрашивает тогда Чжан: «А что проку, скажите мне, во всех этих молебнах да проповедях?» И отвечали ему праведники: «Нелегко человеку постичь учение Будды, нелегко человеку жизнь на белом свете прожить. Вот как верно сказано по сему поводу в Лотосовой сутре: “Если человек желает себе счастья, пусть молится Будде и приносит жертвы. Не насладится довольством в нынешней жизни, станет знатным и богатым в последующей”. А почему? Да потому, что еще в старину люди сказывали: “И дракону, внемли он Будде, откроется Его Слово; и змею, раскайся он в грехах, даруется перерожденье. Что ж говорить о человеке?!”». Воротился богач Чжан домой и велел слуге-мальчику пригласить в залу всех жен своих. Когда предстали пред ним восемь жен его, он сказал им так: «Ухожу я, жены мои, в Обитель Желтой сливы [52], а все состояние мое делю поровну меж вами, чтоб могли вы дожить свои дни. Ведь и вы, и я вкушали одни наслажденья, окружавшие нас, но не ведали, что будет с нами в грядущем». Выслушали его жены и сказали так: «Чем же грешен ты, господин наш? Ты чист и непорочен, как святой. Это мы рожали и тем прогневали Всевышнего. Наши грехи тяжелее твоих. Живи смиренно дома, отпусти нас искупить наши грехи».

Да,

Уговаривали пылко Жены мужа своего, Он же, с тихою улыбкой, Не сказал им ничего.

Умолкла старая наставница. Настал черед матери Ван. Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Сюээ, Пинъэр, дочь Симэня и Сяоюй хором восславили Будду, и мать Ван перешла к напевному псалму:

Восемь жен все расстилались пред мужем, чтобы в жизни держать при себе. «Поступать так жестоко не нужно, Не предай нас злосчастной судьбе! Малым детям готовишь ты слезы, Их страданья нет силы снести! Ты поверь, уходить – несерьезно, Можно дома заветы блюсти. Обрекаешь на тяжкие муки! Нас лишения ждут впереди! Лучше смерть, чем безвестность разлуки! Не бросай посредине пути!» Льнет к супругу жена, сын – к родителю. В свете горше не сыщешь обители! Поет на мотив «Золотые письмена»: Восемь жен, глаза все выплакав почти, Умоляли мужа жить в семье родной, Не блуждать напрасно горною тропой, Ведь и дома можно заповеди чтить.

И отвечал им муж так: «Премного благодарен вам, жены мои! Когда я умру и отойду в царство тьмы, тогда вы и замолите мои грехи, а теперь, прежде чем предстать пред Владыкою ада, мне хотелось бы выпить с вами чару вина». Пока они пили вино, у Чжана родился план. «Жены мои! – обратился он к ним. – Поправьте светильник, прошу вас». Жены нечаянно задули свет и побледнели от страха. Тогда богач Чжан крикнул: «Служанка! Сейчас же зажги свет!» Меж тем он выхватил стальной меч и до смерти напугал своих жен.

Псалом:

Чжан светильник опять зажигает. «Кто его и зачем потушил, – Своим женам мечом угрожает, – Чтоб навеки я мертвым почил? Кто же автор коварной затеи? Овладеть захотела добром?! Не сберечь тебе, курочка, шеи!» В страхе все, как одна, ввосьмером. «Государь наш, вы гнев свой умерьте, Милосердно даруйте нам жизнь! Ты видал, мы тушили все вместе, По-злодейски ты точишь ножи! Всех нас вместе, подряд, уничтожь скорей, Адский пламень владеет душой твоей!»

Богач усмехнулся и обратился к женам: «Вы потушили светильник предо мной, живым, и тут же стали отрекаться. Да разве после этого вы почтете своим долгом молиться за мои грехи, когда я уйду в мир иной? Неужто думали, что меня, достойного мужчину почтенных лет, вам, бабам, вот так легко удастся провести? Смешно!» Жены смолкли, ни слова не сказав в ответ. А Чжан, познав, что знатность и богатство – плод подвигов, свершенных в предшествующей жизни, позвал тотчас же мальчика слугу. «Повозки нагрузи, – сказал, – благовониями и маслом, рисом и лапшой, закусками и овощами. И не забудь положить серебра. Я ухожу в горный монастырь Желтой сливы молиться, жертвы приносить и проповеди слушать».