Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Он встал, собираясь уходить.
– Если вы не берете денег, я вам дам кусок грубого полотна длиной в четыре чжана [27], – предложил Симэнь, видя, что монах не собирается раскрыть ему рецепт снадобья.
Симэнь велел подать полотно и обеими руками преподнес его монаху. Тот сложил руки и, поблагодарив хозяина, направился к двери.
– Скупо принимай! – наказывал он. – Смотри, остерегайся, ох, как остерегайся!
Монах закинул на спину суму, взял в руку посох и исчез за воротами.
Да,
На посохе своем несет диск солнца и луны. Пешком в сандальях обойдет все девять зон страны [28].Тому свидетельством стихи:
В Священные земли был послан индийский монах, Мешок за плечами, а чаша и посох – в руках. Какой образ жизни теперь не веди, человек, Увы, без забот не сумеешь прожить ты свой век.Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Нам дарит щедрая природа свои румяна,
Дыханью ветерка с востока смеемся пьяно.
Предел всем радостям возможным достойный знает,
Но никаких границ распутник знать не желает.
И притязания красоток подчас безмерны:
К мужчинам льнут, их страсти будят – как это скверно!
Соблазнов много в бренном мире, невзгод немало.
Навек уйти к зеленым рощам есть смысл, пожалуй! …
Итак, настал день рождения Ли Цзяоэр. Монахиня Ван из монастыря Гуаньинь пожаловала вместе с монахиней Сюэ из монастыря Лотоса, которая привела с собою двух послушниц – Мяофэн и Мяоцюй.
Услыхав о прибытии наставницы Сюэ – монахини, известной своим подвижничеством, Юэнян поспешила ей навстречу. Высокая и полная монахиня была в длинной чайного цвета рясе. Наголо обритую голову ее прикрывала чистая монашья шапочка, а отвисший подбородок делал похожей на раскормленную свинью. Сюэ сложенными руками приветствовала вышедших хозяек.
– Вот, матушка, хозяйка, – указывая на Юэнян, сказала ей мать Ван.
Юэнян и остальные хозяйки поспешно отвесили ей земные поклоны. Монахиня то вдруг вздымала брови, оглядывая хозяек проницательным взором, то напускала на себя важный вид и начинала говорить как по писаному, чеканя каждое слово. Хозяйки, обращаясь к ней, называли ее почтенной матерью Сюэ, она же величала Юэнян то бодхисаттвой [1]в миру, то досточтимой сударыней. С особым благоговением относилась к монахине Юэнян.
В гости пришли также старшая невестка У и золовка Ян. Юэнян распорядилась подать чай. Большой стол ломился от изысканных постных яств и солений, овощных кушаний и всевозможных сладостей. Угощение на сей раз было отменное, совсем не похожее на те, какие устраивались обычно. За столиком неподалеку от наставницы закусывали послушницы Мяоцюй и Мяофэн, скромные девицы, которым было не больше четырнадцати или пятнадцати лет.
После чаю все прошли в покои Юэнян, где она, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и дочь Симэня внимательно слушали проповедь монахини Сюэ.
Между тем Хуатун принес из передней залы посуду.
– Ушел монах, который ест скоромное и пьет вино? – спросила, завидев слугу, хозяйка.
– Батюшка только что проводил, – отвечал Хуатун.
– Где ж это такого монаха разыскали? – поинтересовалась госпожа У.
– Хозяин инспектора Цая провожал, – поясняла Юэнян, – из загородного монастыря и привел. Мясо ест и вино пьет. Какое-то снадобье хозяину оставил. Давали деньги – не берет. Что за монах такой, ума не приложу. Целый день за столом просидел.
– Отказ от скоромного – заповедь нелегкая, – услышав их разговор, начала наставница Сюэ. – Мы, монахини, еще блюдем сей завет, монахи же на него рукой махнули. А ведь в Великой Сокровищнице Канонов [2]сказано: за каждый кусок и за каждый глоток взыщется в жизни грядущей.
– А мы вот каждый день мясо едим, – заметила старшая невестка У. – Сколько же греха на душу принимаем!
– Вы, почтенные бодхисаттвы, совсем другое дело, – успокаивала монахиня. – Вы подвигами предшествующей жизни вашей себе благоденствие и обилие снискали. Да пожнет урожай только тот, кто по весне сеял.
Но не будем передавать их разговор, а расскажем о Симэнь Цине.
Когда он проводил чужеземного монаха, к нему обратился Дайань.
– Тетушка Хань своего брата сюда присылала, – зашептал слуга. – У нее день рождения, вас зовет, батюшка.
Симэнь и без того горел желанием испробовать снадобье.
Приглашение подоспело как нельзя кстати, и он приказал Дайаню седлать коня, Циньтуну – отнести кувшин вина, а сам забрал из спальни Цзиньлянь узелок с приспособлениями для утех, надел легкое платье и, укрыв лицо глазной повязкой, в сопровождении Дайаня направился к Ван Шестой. Спешившись у ворот, он распорядился, чтобы Циньтун оставался при нем, а Дайаню велел верхом скакать домой.
– Будут спрашивать, – наказывал Симэнь, – скажешь: на Львиной, мол, счета подводит.
– Слушаюсь! – отозвался Дайань и, вскочив на коня, поспешил домой.
Вышла Ван Шестая в бледно-зеленой безрукавке, легкой летней кофте и юбке, отделанной по поясу белой бахромой. Ее прическу держали серебряная сетка и золотые шпильки, формою похожие на улиток. Жемчужные серьги и украшения из перьев зимородка обрамляли овал лица. Ван Шестая отвесила Симэню земной поклон и присела рядом с ним.