Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Цзиньэр умолкла. Сайэр снова наполнила кубок и поднесла Дайаню, потом взяла лютню и запела:
Тихо в спальню я вошла одна, На стене забытая видна Запыленная трехструнка пипа, От ненужности уже осипла. Слабый ветер зарождает стон В глубине, забывшей лад и тон, Истомил старушку отблеск лунный. Я, прижав, слегка задела струны. Подтянула их, настроила на лад, И мелодий зазвучала гладь, Застенала прежнею любовью. Я примёрзла телом к изголовью. И невольно растопил ледник Из-под камня на сердце родник. Все как прежде в доме, только тихо. Я теней шарахаюсь, трусиха. Все как прежде, только нет тебя. Только пальцы струны рвут, скорбя.Не успела Сайэр допеть, как появился слуга-подросток. Дайань с Циньтуном поспешно вышли из-за стола.
– В другой раз загляну, – пообещал, обращаясь к Сайэр, Дайань.
Они пошли к Ван Шестой. Симэнь только что встал, и Ван угощала его вином.
– Батюшка звал? – спросили они старую Фэн, когда вошли в кухню.
– Звать не звал, спрашивал только, готова ли лошадь, – отвечала старуха. – Ждет у ворот, говорю.
Оба сели в кухне и попросили у старухи чаю. После чашки чаю они велели младшим слугам зажигать фонарь и выводить коня.
– Выпил бы еще чарочку, – предлагала Ван уходящему Симэню. – Только что подогрела. А то дома пить придется.
– Дома пить не буду, – отвечал Симэнь и осушил поднесенную чарку.
– Когда ж теперь придешь? – спросила Ван.
– Вот мужа твоего отправлю, тогда и приду.
Служанка внесла чаю промочить горло. Ван проводила Симэня до ворот. Он вскочил на коня и отправился домой.
Расскажем о Пань Цзиньлянь.
Вместе с остальными женами она слушала в покоях Юэнян двух послушниц наставницы Сюэ, которые пели буддийские гимны вплоть до самого вечера, потом ушла к себе в спальню. Тут Цзиньлянь вспомнила, как Юэнян ругала Дайаня. Он-де лжет, зубы ей заговаривает. Она подошла к кровати, пощупала под постелью. Заветного узелка как не бывало. Цзиньлянь окликнула Чуньмэй.
– Когда вы ушли, – объясняла наперсница, – батюшка заходил. Шкатулку за кроватью открывал, в постели чего-то рылся. А где узелок, понятия не имею.
– Когда он заходил? – спрашивала Цзиньлянь. – Почему я не видала?
– Вы же, матушка, в дальних покоях были, наставницу Сюэ слушали, – говорила Чуньмэй. – Гляжу, батюшка в маленькой шапочке входит. Я спросила, а он промолчал.
– Это он унес узелок, конечно, он, – заключила Цзиньлянь. – К потаскухе унес. Но погоди, придешь, все выпытаю!
Поздней ночью вернулся домой Симэнь и, не заходя в дальние покои, в сопровождении Циньтуна, несшего фонарь, прошел через садовую калитку прямо к Ли Пинъэр. Циньтун же понес фонарь в хозяйкины покои, где его взяла Сяоюй. Юэнян все еще сидела в своих покоях вместе с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ, дочерью Симэня и монахинями.
– Батюшка пришел? – спросила она.
– Вернулись, – отвечал Циньтун. – К матушке Шестой направились.
– Ну, скажите, пожалуйста! Нет у человека никакого понятия о приличии! – возмущалась Юэнян. – Его тут ждут, а он, видите ли …
Ли Пинъэр сразу же поспешила к себе.
– Тебя сестрица Вторая ждет, – обратилась она к Симэню. – У нее ведь день рождения сегодня, а ты зачем-то ко мне идешь.
– Я пьяный, – Симэнь улыбнулся. – К ней завтра.
– Так уж и пьяный, – не унималась Пинъэр. – Пойди и выпей хоть чарочку. Ведь она обижаться будет.
Она толкнула Симэня. Он, шатаясь, побрел в дальние покои.
Ли Цзяоэр поднесла ему кубок вина.
– Так до сих пор один там и просидел? – спрашивала Юэнян.
– Нет, мы с братом Ином пировали, – отвечал Симэнь.
– Ну так и есть! Я ж говорила: не будет человек сам с собою пировать.
Симэнь присел ненадолго. Потом кое-как поднялся и побрел опять к Ли Пинъэр. Надобно сказать, что Симэнь не остыл и после Ван Шестой. Снадобье чужеземного монаха все не давало ему покоя. Он был готов к схватке, а потому, когда Инчунь помогла ему раздеться, пошел прямо к постели Пинъэр и хотел было лечь.
– Ступай! – упрашивала его Пинъэр. – Зачем пришел? Видишь, я уже с Гуаньгэ легла. Ребенок только успокоился и сладко спит. А мне нездоровится. Неудобно, истечения у меня. Ступай к кому-нибудь еще, не все ль равно! Что тебя сюда тянет?
– Вот странная! – Симэнь обнял и поцеловал Пинъэр. – Я с тобой хочу.
Он показал ей на свои доспехи.
– Ой! – воскликнула пораженная Пинъэр. – Откуда такая мощь?
Симэнь засмеялся и рассказал о снадобье чужеземного монаха.
– Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, – заключил он.
– Ну, как же я могу? – говорила Пинъэр. – У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.
– Сам не знаю, почему, – пояснил Симэнь, – но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?
– Смешно мне глядеть на тебя! – отвечала Пинъэр. – Где-то целый день пропировал, пришел пьяный, а теперь пристаешь. Что ни делай, все равно я ж нечистая. А ведь нельзя нечистой женщине ложиться с мужчиною. Не к добру это. А умру, тоже меня будешь искать?
Как она ему ни отказывала, ей все-таки пришлось послать Инчунь за водой и после омовения возлечь с Симэнем. И вот что удивительно. Стоило им только приступить к делу, как крепко заснувший после убаюкивания Гуаньгэ тотчас же проснулся. Так повторялось трижды, и Пинъэр вынуждена была кликнуть Инчунь, чтобы та позабавила младенца барабанчиком. Потом его унесла кормилица, и они смогли отдаться усладам сколько хотели.