Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

– Серебро при матушках наставницах передано счетоводу Чжаю, – докладывал Бэнь. – Договорились напечатать пятьсот копий в папках из набивного атласа, по цене пять фэней за копию, и тысячу в шелковых папках, по три фэня. Все обойдется в пятьдесят пять лянов. Помимо отданных сорока одного ляна и пяти цяней пообещали доставить сюда четырнадцатого утром.

Пинъэр поспешила к себе и вынесла серебряную шкатулку, которую велела Бэню взвесить. Шкатулка потянула пятнадцать лянов.

– Ну вот и отдай, – сказала она. – А сдачу у себя оставь, чтобы ко мне потом не обращаться. Ведь пятнадцатого тебе придется доставить каноны в монастырь.

Бэнь Дичуань взял шкатулку и вышел. Юэнян послала Лайаня проводить его.

– Благодарю тебя, брат, – говорила Бэню Пинъэр, – хлопотать заставляю.

– Не извольте беспокоиться, матушка! – отвешивая земной поклон, отвечал Бэнь.

– Серебро отнес? – спросила его Цзиньлянь, когда он поравнялся с женщинами.

– Все передали, – отвечал Бэнь. – Договорились печатать полторы тысячи. Пятьдесят пять лянов будет стоить. Вот матушка Шестая шкатулку дала.

Юйлоу и Цзиньлянь посмотрели шкатулку, но не сказали ни слова.

– Напрасно сестрица Ли серебром швыряется, – заметила Юйлоу, когда Бэнь Дичуань отошел. – Если ребенку суждено жить, то его и палкой не убьешь, а не суждено, так хоть сутры печатай, хоть статуи Будды отливай, все равно не удержишь. Верит она этим монахиням, а ведь чего они только не вытворяют. Хорошо еще я вмешалась, а то б они все серебро утащили. Спасибо, свой человек пошел.

– А что оно ей стоит, по правде говоря? – заметила Цзиньлянь.

Они встали.

– Пойдем к воротам пройдемся? – предложила Цзиньлянь и обратилась к падчерице: – А ты не пойдешь?

– Нет, я не пойду, – отвечала падчерица.

Цзиньлянь с Юйлоу, взявшись за руки, подошли к воротам.

– Ну, как? Дом напротив прибрали? – спросила Пинъаня Цзиньлянь.

– Батюшка вчера осматривал, – отвечал привратник. – Все готово. Склад будет сзади наверху. Уж геомант приходил. Внизу разместится склад с полками для хранения атласа. Выходящие на улицу комнаты предназначаются под лавку. Ее красят и покрывают лаком, а полированный каменный пол будет инкрустирован. Перед лавкой устраиваются навесы. Открытие состоится в будущем месяце.

– А сюцай Вэнь с семьей переехал? – спросила Юйлоу.

– Вчера еще, – отвечал Пинъань. – Батюшка распорядился отнести ему летнюю кровать, два стола и четыре кресла из сложенной сзади мебели.

– А жену у него не видал? – спросила Цзиньлянь. – Какая она из себя?

– Ее вечером в паланкине принесли, – отвечал привратник, – разве разглядишь?

Пока они говорили, вдали показался старик. Ударяя в барабанчик и позванивая укрепленными на нем бубенцами, старик подошел к воротам.

– Это зеркальщик, – сказала Цзиньлянь и, обратившись к Пинъаню, продолжала: – Ступай позови. Он нам зеркала отполирует, а то мои совсем потускнели [13]. Ну, чего ж стоишь, арестант? Зеркальщика зови, а то жди потом. Когда он еще явится?

Пинъань кликнул старика. Тот опустил коромысло и, подойдя к женщинам, поклонился, а потом отошел в сторону.

– Тебе тоже надо полировать? – обратилась Цзиньлянь к Юйлоу. – Вели и твои захватить. – Цзиньлянь кликнула Дайаня: – Ступай ко мне. – сестрицы Чуньмэй возьми большое туалетное зеркало, два маленьких и большое четырехугольное. Все сюда неси.

– А потом к Ланьсян загляни, – попросила Юйлоу. – Скажи, чтобы мои зеркала дала.

Лайань ушел. Немного погодя он явился. В руках у него было восемь больших и маленьких зеркал. К груди он прижимал огромное четырехугольное зеркало.

– Вот негодник проклятый! – заругалась Цзиньлянь. – Кто тебе велел все зараз тащить, а? Лень другой раз сходить? Стереть хочешь?

– Сестрица, я что-то не видала раньше этого огромного зеркала, – заметила Юйлоу. – Откуда оно у тебя?

– Да из закладной лавки, – отвечала Цзиньлянь. – Оно такое светлое, сразу мне понравилось. Я и велела у себя поставить. И утром, и вечером отражает. А моих собственных зеркал тут только три.

– А у меня только два, – сказала Юйлоу.

– А эти два чьи же? – спросила Цзиньлянь.

– Сестрицы Чуньмэй, – отвечал слуга. – Она тоже попросила ей отполировать.

– Вот негодяйка! – заворчала Цзиньлянь. – Свои бережет, а перед моими целыми днями вертится. Вот и потускнели, смотреться нельзя.

Зеркала передали старику. Он уселся на раскладную скамеечку и достал ртуть. Не прошло и времени, необходимого для обеда, как ослепительно засверкали все восемь зеркал. Цзиньлянь взяла одно. На нее глядела красавица. Поверхность зеркала походила на чистую гладь осенних вод.

Тому подтверждением стихи:

Как близко лилии цветут, как пышно лотосы раскрылись! Вон чья-то трепетная тень, вон травы на ветру склонились. А средь осеннего пруда колышутся иные стебли. Не промелькнула ль там Чанъэ, поверхность вод едва колебля? Не отрясла ль она пыльцу иль рукавом, или перстами И не согрела ль облака, дохнув румяными устами?.. Хочу я мотылька поймать, – рукою сделала движенье – И поняла: передо мной не пруд, а только отраженье.

Старик передал зеркала Цзиньлянь, а та велела Лайаню отнести их домой. Юйлоу попросила Пинъаня взять у приказчика Фу пятьдесят медяков, чтобы расплатиться с зеркальщиком. Старик взял деньги, но уходить не собирался.

– Спроси, что он стоит? – обратилась к привратнику Юйлоу. – Может, мало дали.

У старика заблестели глаза. Он вдруг заплакал.

– Хозяйки спрашивают, что с тобой, – обратился Пинъань к зеркальщику.

– Сказать правду, – начал старик, – мне, братец, шестьдесят первый год пошел. Есть у меня сын. Ему двадцать два, пока не женат, дурака валяет, а мне, старику, на жизнь приходится зарабатывать, его содержать. Непутевый он у меня, по улицам шатается, в азартные игры играет. А тут и вовсе в беду попал. Связали его и к начальнику. Обвинили в воровстве и всыпали двадцать палок. Едва он воротился домой, как у матери одежду заложил. Мать от расстройства в постель слегла и с полмесяца не вставала. У меня с ним был серьезный разговор, а потом он ушел из дому. Где я его только не разыскивал! Решил, было, больше не искать, но я уж стар, а он у меня единственный. Кто ж, думаю, меня на тот свет проводит. Да и дома от него никакого проку. Вот каково мое горе. Вот как обижает старика чадо родимое. И всем жалуюсь и проливаю горькие слезы.