Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Айюэ заперла дверь, опустила шелковый полог, разделась и, подложив на постель подушку, легла, чтобы предаться утехам пурпуровых уток-мандаринок. Тело ее было мягким, а заветное место таким белым, безволосым, что напоминало крупитчатую пышку и вызывало прилив любви и нежности. Дабы черпать его полными горстями, Симэнь обнял девушку за талию. Она была поистине живою яшмой, тончайшим ароматом во плоти – тем, чего не приобретешь и за тысячу цзиней золота.
Симэнь взял две белоснежные, как серебро, ноги и положил их себе на бедра. Его штуковина, поддерживаемая подпругой, устремилась прямо в центр цветка, но головка была слишком большой. Долго возился Симэнь Цин, но ему удалось ввести только самый кончик. Айюэ, нахмурив брови и раскинув руки на подушке, терпела. Глаза ее, похожие на звезды, помутились, и она прошептала:
– Пощади меня на этот раз!
Но вместо этого Симэнь Цин положил ее крохотные ножки себе на плечи и стал беспорядочно вставлять и вынимать свой предмет, испытывая неимоверное наслаждение.
Да,
Бессчетные соцветья нежных персиков среди весны раскрылись поутру. Внезапно ивы, тополи изящные листвою зашумели на ветру. Тому свидетельством стихи: В водяных кружевах Как кувшинки прекрасны! И, казалось, в веках Чары девы всевластны. Но улыбка Си Ши Миг – и смыта водою… В сердце боль заглуши И утешься с другою. Вновь, весна, закружи На Хэ-яне [10]свой танец, Музыканты в глуши Воспевают красавиц. Ах, к чему подражать Неуклюже Ван Вэю [11]?! Сердца пыл удержать Я весною сумею.Симэнь вернулся тогда от Чжэн Айюэ в третью ночную стражу. На другой день, отпустив мужа в управу, Юэнян с Юйлоу, Цзиньлянь и Цзяоэр сидели у себя, когда в комнату с подарками от надзирателя Ся вошел Дайань. Надзирателю Ся по случаю дня рождения посылались четыре блюда яств, жбан вина и кусок золотой парчи.
– К кому это вчера батюшку в паланкине носили? – спросила слугу Юэнян. – Где он до поздней ночи пировал, а? Наверно, опять жену Хань Даого навещал? Оказывается, ты арестантское отродье, ему свидания устраиваешь, а мне зубы заговариваешь.
– Что вы, матушка! – возразил Дайань. – Приказчик Хань домой вернулся. Как батюшке к ней идти!
– Так куда же? – добивалась Юэнян.
Дайань только засмеялся и, ничего не сказав, понес коробку с подарками.
– К чему вы, матушка, спрашиваете этого арестанта? – заметила Цзиньлянь – Он все равно правду не скажет. Кажется, батюшку сопровождал еще слуга-южанин. Лучше у него разузнать.
Позвали Чуньхуна.
– Ты вчера батюшку сопровождал? – обратилась к слуге Цзиньлянь. – Говори, где он пировал. Правду говори, не то матушка Старшая бить велит.
Чуньхун опустился на колени.
– Не бейте меня, матушка! – говорил он. – Я все объясню. Мы с Дайанем и Циньтуном вышли из главных ворот и проследовали за паланкином по улицам, потом свернули в переулок и очутились у дома с полуоткрытой дверью. Она была украшена зубцами, а в дверях стояла ярко разодетая госпожа.
– Что же ты, арестант, притона не распознал? – Цзиньлянь засмеялась. – Еще шлюху госпожой величает. Какая же она из себя, эта твоя госпожа, а? Не узнал в лицо?
– Нет, не узнал, – отвечал Чуньхун. – Она на бодхисаттву похожа. Сразу за дверями скрылась. А на голове, как у вас, матушка, сетка. Когда мы вошли, появилась седая барыня, поклонилась батюшке и пригласила пройти в дальние покои. Из-за бамбуковой изгороди вышла еще одна молодая госпожа, но без сетки. У нее было чистое, овальное, как тыквенное семечко, лицо и ярко-красные губы. Они сели с батюшкой пировать.
– А вы где ж были? – спросила Цзиньлянь.
– Мы были у старой госпожи, – отвечал слуга. – Она нас вином угощала и котлетами.
Юэнян и Юйлоу, будучи не в силах сдержаться, рассмеялись.
– Ну, а другую госпожу узнал? – спросили они.
– Она вроде петь к нам приходила, – отвечал слуга.
– Так это ж Ли Гуйцзе! – опять засмеялась Юйлоу.
– Но как она туда попала? – недоумевала Юэнян.
– У нас на дверях никаких зубцов нету, – сказала Ли Цзяоэр. – И бамбуковой изгороди тоже.
– Ты и сама не знаешь, – говорила Цзиньлянь. – Раньше не было, а теперь есть.
Вернулся Симэнь и тут же отправился поздравлять с днем рождения надзирателя Ся.
А пока расскажем о Пань Цзиньлянь. Держала она у себя кота. Был он весь белый, только на лбу выделялось черное пятнышко вроде малюсенькой черепашки. За это она прозвала его Угольком-в-снегу или Львенком-Снежком. Кот ловко носил в зубах платок, подымал с полу веер. Когда не было Симэня, Цзиньлянь обыкновенно с вечера клала Снежка с собой под одеяло, и он никогда не пачкал ей постель. Во время обеда кот ел, забравшись к хозяйке на плечо. Только она его поманит – кот сразу подбегает, а погрозит – отходит. Цзиньлянь больше звала его Снежком-разбойником и кормила не говяжьей печенкой, не вяленой рыбой, а давала каждый раз по полцзиня свежего мяса. И до того жирный и пушистый отъелся кот – куриное яйцо в шерсти упрячешь. А как его любила Цзиньлянь! Целыми днями у себя на коленях держала. Все его подзуживала да поддразнивала. Недоброе задумала Цзиньлянь. Зная, как боится кошек Гуаньгэ, она, оставаясь в комнате одна, завертывала в красный шелк кусок мяса и велела коту бросаться на лакомое.
И надо ж было тому случиться – занемог Гуаньгэ. Несколько дней подряд поили его снадобьями старухи Лю, а когда ему стало немного полегче, Пинъэр нарядила его в красную атласную рубашечку и положила в передней на кан. Прикрытый одеяльцем ребенок резвился как ни в чем не бывало. За ним присматривала горничная Инчунь. Кормилица Жуи сидела рядом с чашкой в руке и что-то ела.
Вдруг нежданно-негаданно из комнаты Цзиньлянь выскочил кот Снежок. Завидев на Гуаньгэ колыхавшийся красный шелк, обученный кот с яростью бросился на кан и стал рвать когтями рубашонку. Ребенок залился плачем, но тут же умолк. Только тельце его корчилось в судорогах. Испуганная кормилица отставила чашку с едой и, взяв его на руки, принялась успокаивать. Изо рта у младенца шла пена. Кот хотел было броситься на ребенка еще раз, но его прогнала Инчунь. Жуи казалось, что судороги скоро пройдут, но Гуаньгэ успокаивался на короткое время, а потом снова начинал биться. Пинъэр между тем находилась в покоях Юэнян.
– Ступай за матушкой! – наказывала горничной Жуи. – Видишь, ребенку плохо. У него судороги. Попроси матушку поскорей прийти.
Не узнай о случившемся Пинъэр, все бы шло своим чередом, а тут у нее замерло сердце, душа чуть не рассталась с телом. Вместе с Юэнян они впопыхах вбежали в комнату. Гуаньгэ бился в судорогах. Глаза у него закатились, даже не видно было зрачков. Изо рта шла белая пена. Едва слышные всхлипывания напоминали писк цыпленка. Муки сына будто ножом по сердцу резали Пинъэр. Она взяла Гуаньгэ на руки и целовала его, прижимая к груди.