Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

Старший послушник Цзинь Цзунмин, непутевый малый лет тридцати с небольшим, был завзятый пьяница и волокита. Целыми днями пропадал он в теремах певичек или наслаждался с откупленными красотками, а кроме того держал при себе двоих совсем еще юных служек, с которыми делил ложе. Со временем они ему надоели. Он стал приглядываться к Цзинцзи, у которого в обрамлении алых губ сверкали белизною зубы, а розовое лицо казалось напудренным. Бойкий и смышленый Цзинцзи бросал в сторону старшего послушника многозначительные взгляды, и Цзинмин заманил его к себе в спальню.

С вечера Цзинмин пригласил Цзинцзи выпить и угощал до самой полночи, пока тот не опьянел. Они легли на одну кровать, сначала головами в разные стороны, но потом Цзинмин дал понять, что ему неохота

нюхать вонючие ноги Цзинцзи, и велел ему лечь на подушку рядом. Лицом к лицу они пролежали недолго. Цзунмин заявил, что у Цзинцзи изо рта дурно пахнет, и заставил его отвернуться. Теперь Цзинцзи своим задом упирался прямо Цзунмину в живот.

Цзинцзи сделал вид, будто спит, а Цзунмин тем временем приготовился к нападению с тылу. Причиндал у него напрягся и выпрямился, как палка. Слегка смазав его сверху слюной, Цзинмин запустил в задние ворота только головку. Чэнь Цзинцзи, надобно сказать, еще в ночлежке приходилось отражать такого рода нападения, которым подвергал его бродяга Хоу Линь, по прозвищу Взмывший к Небу, поэтому он принял вызов, распустил очко, и тот самый предмет незаметно двинулся вперед. Цзинцзи молчал, а про себя думал: «Эта схватка ему дорого обойдется. Больно он легко думает от меня отделаться. Да за кого он меня принимает! Но я ему подстрою! Он у меня полакомится! За все сдеру!» Тут Цзинцзи взял да нарочно вскрикнул. Цзинмин, испугавшись, что их услышит отец настоятель, тут же закрыл ему рот рукой.

– Тише, братец! — просил он. — Не кричи, дорогой, умоляю! Сделаю все, что ты захочешь.

– Раз такое дело, — говорил Цзинцзи, — я промолчу. Но ты должен исполнить три моих желания.

– Дорогой брат! Не три, все десять исполню.

– Раз ты этого хочешь, — начал Цзинцзи, — то, во-первых, не разрешаю тебе больше спать с теми служками. Во-вторых, ты отдашь мне ключи от всех дверей обители, и, в-третьих, не будешь меня удерживать, куда бы я ни пошел. Тогда я позволю тебе то, чего ты домогаешься.

– Об этом не беспокойся! — заверил его Цзунмин. — Будет по-твоему.

Всю ночь до рассвета провели они в единоборстве. Таким делам Чэнь Цзинцзи был обучен еще сызмальства. Чего он только не знал! В ту же ночь они на ложе дали друг другу нерушимую клятву быть вместе. Они нежно шептались и щупались, лизали и сосали. Цзинь Цзунмин был наверху блаженства. А на другой день он и в самом деле передал Цзинцзи все ключи, бросил обоих своих служек и стал ночевать на одной кровати с Цзинцзи. Так день за днем шло время.

Как-то настоятель Жэнь с обоими послушниками отбыл служить молебен, а Цзинцзи оставил сторожить обитель. Хотя старец Ван и заверил настоятеля в честности Цзинцзи, тот все же не мог отделаться от подозрений. Вот он и решил испытать нового послушника.

– Оставайся в обители и смотри в оба! — наказывал ему Жэнь перед отбытием. — Должен сказать, что там сзади в курятнике я держу не кур. Они только по виду куры, а на самом деле фениксы. Когда будет завершен мой монашеский подвиг на земле, они вознесут меня на небо, где я предстану пред ликом самого Нефритового Владыки. А в покоях у меня стоят корчаги с отравой. За провинности я не бью послушников, а даю им этой отравы, и они отходят. Так что смотри как следует. А мы вернемся к полуденной трапезе. Я тебе оставляю сладостей. Закуси, как проголодаешься.

С этими словами настоятель и послушники отбыли. Цзинцзи запер за ними ворота и расхохотался.

– Будто я глупыш несмышленый, не понимаю! — говорил он. — Нет, меня не проведешь! Корчаги с отравой?! Да в них рисовая водка! На кур показывает, а уверяет, будто фениксы, на них в небо воспарит!

Чэнь Цзинцзи выбрал курицу, какая пожирнее, свернул ей шею, общипал и в кипящий котел, потом почерпнул из корчаги кувшин водки и поставил на огонь подогревать. Немного погодя он разодрал курицу руками и, макая в уксус, с чесноком принялся уплетать за обе щеки к великому своему удовольствию. После сытной трапезы он прочитал четверостишие:

Бадейку

винца зачерпнул — И месяц сквозь дымку блеснул. Мясистую курочку съел — И облачный слой поредел.

Не успел он доесть курицу, как послышался стук в дверь. Воротился настоятель. Цзинцзи наспех собрал посуду и побежал открывать.

– Что с тобой? — спросил раскрасневшегося Чэня настоятель.

Цзинцзи, опустив голову, молчал.

– Что же ты молчишь? — допытывался Жэнь.

– Позвольте вам доложить, отец наставник, — обратился Цзинцзи. — После вашего ухода улетел феникс. Отчего — ума не приложу. Всю обитель обыскал — нет. Я испугался. Отец наставник, думаю, бить будет. За нож было взялся — горло хотел перерезать, да больно будет, хотел повеситься, а вдруг веревка лопнет — упадешь и расшибешься. Решил в колодец броситься, да колодец узкий оказался. Вдруг голова не пролезет — застрянешь еще. Все перебрал. Некуда деваться! Тут вспомнил: отец наставник про отраву в корчагах наказывал. Выпил чашку, выпил другую …

– Ну и как? — осведомился Жэнь

– Да как! До сих пор ни жив ни мертв. Как пьяный хожу.

Выслушал его рассказ наставник и послушники и рассмеялись.

– Да, честный он малый, простодушный! — заключил настоятель и приобрел ему ставленую грамоту монаха.

Отныне Цзинцзи не знал в обители запретов.

Да, так уж повелось, что

Правда — товар неходкий, хоть как его разложи; А ложь нарасхват раскупят, держи хоть три воза лжи.

Чэнь Цзинцзи частенько, набив мошну, наведывался на пристань немного поразвлечься. От побирушки Чэня Третьего он узнал, что после смерти матери Фэн Цзиньбао продали в дом Чжэнов и теперь зовут Чжэн Цзиньбао.

– Она вон в том большом кабаке, — говорил побирушка. — Пошел бы, навестил ее.

У Цзинцзи не охладела прежняя любовь, и он вместе с Чэнем Третьим отправился в кабачок у пристани. Лучше бы ему туда не ходить. Да, раз он пошел, то

Любящих сердец радость не унять. Им дано судьбой встретиться опять. Тому свидетельством стихи: Нет, не надо жалеть для любви золотых одеяний. Молодые года нам даны для пьянящих свиданий. Рви повсюду цветы, украшай ими спальни, беседки… Ведь увянут они — обнажатся корявые ветки.

Это питейное заведение принадлежало дому Се и славилось, надо сказать, как первое в Линьцине. В нем насчитывалось более сотни отдельных кабинетов. Окруженный увитыми зеленью балюстрадами, кабачок стоял на горке. Его окна выходили прямо на канал, где царило необыкновенное оживление — то и дело прибывали и отчаливали корабли и джонки. До чего же ладное это было сооружение!

Сверкали на солнце резные карнизы, плыли облака по балкам расписным. Увитые зеленью балюстрады спускались вниз к верандам. Бирюзовые занавески свисали на громадных окнах и дверях. Лились трели рожков и свирелей. Там пировали только дети знати и вельмож. Вздымались кубки, поднимались чары. Певицы с танцовщицами служили у столов. Гостей хмельные взгляды устремлялись к голубому небу или к горам, густо покрытым облаками. Завороженные красотами природы, они громко восторгались. Пред ними расстилалась подернутая дымкой белоснежная гладь вод. У переправы на волнах качалась ряска. Чу! Слышится: закидывают невод рыбаки, на отмели в осоке удильщик ударил веслом. У терема в густой зелени тополя крикнула птица. У ворот к синеватой иве привязан пегий скакун.