Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Чуньмэй продолжала жить в довольстве, и неуемная страсть в ней разгорелась пуще прежнего. То и дело оставляла она у себя в спальне Чжоу И, ни на шаг не отпуская от себя. Целые дни проводили они вместе. Безмерные плотские наслаждения довели Чуньмэй до истощающей лихорадки и чахотки. Она потеряла аппетит, принимала всевозможные лекарства, но жизненные силы покидали ее. Она высохла, как щепка, однако похоть не давала ей покоя.
И вот однажды, когда прошел день ее рождения и настал шестой месяц, период летней жары [14], Чуньмэй с утра отдалась усладам в постели с Чжоу И. Но после истечения семени, из носа и рта вышло холодное дыханье, излилась в избытке телесная влага и стекла через нижнее устье. Так испустила она дух, распластавшись на Чжоу И. Год смерти был двадцать девятым в ее жизни [15].
Убедившись, что Чуньмэй мертва, Чжоу И, не чуя своих рук и ног, достал у нее из сундука золото, серебро и драгоценности и, прихватив с собой сколько мог, скрылся. Горничные и кормилицы не решились скрывать пропажи и доложили Чжоу Сюаню. Тот распорядился впредь до обнаружения похитителя задержать его отца Чжоу Чжуна. И что странно! Чжоу И укрылся не где-нибудь, а у своей тетки, откуда его, связанного, и привели. Выяснив обстоятельства смерти хозяйки, Чжоу Сюань решил их скрыть, чтобы, как говорится, сор из избы не выносить и не вредить будущей карьере Цзиньгэ. Чжоу И ввели в залу и без допроса выпороли четырьмя десятками больших батогов. Он не выдержал и протянул ноги.
Цзиньгэ был отдан на воспитание Сунь Второй. Чуньмэй похоронили на родовом кладбище Чжоу рядом с мужем. Кормилиц и горничных Хайтан и Юэгуй выдали замуж. Только Гэ Цуйпин и Хань Айцзе, как их ни уговаривали, не хотели покидать дома.
И вот однажды орды чжурчжэней заняли Восточную столицу Бяньлян [16]. Отрекшийся от престола император-отец и правящий государь Мира и Благополучия, плененные, были увезены на север. Срединная равнина [17]оказалась без правителя. Кругом царили беспорядки и смута. Повсюду шли бои и сражения. Жители искали спасения в бегстве. Простые люди обливались слезами, терпя невообразимые муки.
А несметные полчища варваров тем временем докатились до рубежей Шаньдуна. Мужья теряли жен, а жены — мужей. Стенали демоны, и плакали боги. Отец не мог позаботится о сыне, а сын — помочь отцу. Гэ Цуйпин взяли к себе родители, а Хань Айцзе идти было некуда. Пришлось ей собрать кое-какие пожитки и, одевшись в скромное дорожное платье, покинуть уездный центр Цинхэ. Она направилась к пристани Линьцин в кабачок Се Третьего, где думала найти своих родителей.
Кабачок оказался закрыт. Даже хозяин и тот бежал. Случайно повстречалась она с Чэнем Третьем.
– А твои родители еще в прошлом году отбыли в Хучжоу, — сказал он. — Их господин Хэ с собой увез.
И Айцзе отправилась в Хучжоу. По дороге она играла на лунной цитре [18]и пела. Ее мучили голод и жажда. На ночь останавливалась, а с рассветом снова пускалась в путь. Бежала, будто бездомная собака, торопилась, как ускользнувшая из сети рыба. Но как тяжело и мучительно было ей передвигаться в изогнутых кверху крошечных туфельках!
Через несколько дней Айцзе добралась до Сюйчжоу. Вечерело, когда она очутилась в одинокой заброшенной деревне. Зашла в дом. На кане толкла рис старуха. Шел ей восьмой десяток. Белые, как лунь, виски. На макушке торчал пучок. Айцзе приблизилась к старухе и поклонилась.
– Я из Цинхэ, — проговорила она. — На севере все разорено войной. Я иду в Хучжоу. Там у меня родители. Темнеет уж, нельзя ли мне у вас переночевать, бабушка? А рано утром я уйду. За ночлег заплачу, не беспокойтесь.
Старуха оглядела Айцзе. Не похожа она была на простолюдинок. Ее манеры отличались изысканностью, а по внешности угадывалось, что она не из простых.
Только поглядите:
Сбилась на бок немного волос ее черная туча. Должно быть, в былые дни она в богатом доме жила. Очертание ее бровей напоминало контуры далеких гор. Когда-то, видно, знатностью, богатством наслаждалась, но нынче ночью она бредет во мгле. А месяц едва пробивается сквозь туч густую пелену. Толстым слоем пыли покрылся нежного пиона цветок.
– Раз пришли переночевать, барышня, прошу, присаживайтесь на кан, — пригласила хозяйка. — А я пока ужин варить буду. Землекопы с реки ужинать придут.
Старуха подложила дров и через некоторое время сняла с огня целый котел круто сваренной каши из петушьего проса с бобами. Потом она нарезала два больших блюда овощного салата и только успела посолить кушанья, как на пороге показались очищавшие русло реки землекопы в фартуках и коротких до колен штанах. Волосы у них были всклочены, а босые ноги покрыты слоем ила и песка.
– Бабуся! — крикнули они, ставя коромысла, мотыги и лопаты. — Ужин готов?
– Готов, готов! — отозвалась хозяйка. — Идите ешьте!
Землекопы разобрали еду и, пристроившись кто где, принялись ужинать. Одному среди них, с багровым лицом и выцветшими волосами, было лет тридцать пять.
– А это что у тебя, бабуся, за гостья такая на кане восседает, а? — спросил он хозяйку.
– Барышня родом из Цинхэ, — поясняла старуха. — Отца с матерью идет в Хучжоу искать. Время позднее, переночевать попросилась.
– Как тебя зовут, барышня? — спросил багроволицый.
– Моя фамилия Хань, — отвечала Айцзе. — А отца зовут Хань Даого.
– Да ты никак моя племянница Хань Айцзе? — подойдя к ней поближе, воскликнул землекоп.
– А вы, похоже, мой дядя — Хань Второй, — проговорила Айцзе.
Дядя и племянница обнялись и дали волю слезам.
– А где ж у тебя отец с матерью? — выспрашивал Хань. — Ты ж в столице жила. Как сюда попала?
Айцзе рассказала дяде все по порядку и продолжала:
– Я последнее время в доме начальника гарнизона жила, потом муж умер. До сих пор ему верность храню. А родители с господином Хэ уехали в Хучжоу. Вот я их и разыскиваю. Время военное. Кто проводит! Так одна и бреду. Песнями кормлюсь. Никак не думала вас тут встретить, дядя.
– А мне с отъездом вашим жить стало нечем, — рассказывал в свою очередь Хань Второй. — Продал я дом, а сам вот на реку работать нанялся. Русло мы очищаем, землю носилками носим. Так чашку рису и зарабатываю. Тогда я с тобой пойду. Вместе будем твоих родителей искать.