Цветы тюрьмы Аулит
Шрифт:
Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.
Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь.
Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что-то кричит.
Минута — и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.
— Врезалась головой в стену. Сам видел.
— ...говорила мне, что у нее бывают такие приступы...
— ...разбила башку...
Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.
— Лекарь, землянин...
— Землянин? — Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:
— Болезнь... один землянин говорил мне... с детства... без чужой помощи я... — Меня рвет прямо ей на ботинки — весьма полезная случайность.
— Приведите землянина, — скрипит Пек Факар. — И возьмите полотенце!
И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.
— Сколько пальцев ты видишь? — спрашивает Кэррил Уолтерс.
— Четыре. Разве их у тебя не пять? Он разгибает пятый палец и говорит:
— Тебе лучше.
— Нет, не лучше, — возражаю я. Он обращается ко мне на детском, упрощенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. — У меня болезнь. Так сказала другая целительница-землянка.
— Кто?
— Ее звали Анна Пек Ракова.
— Какая болезнь?
— Не помню. Что-то с головой. От болезни у меня припадки.
— Какие припадки? Ты падаешь на пол?
— Нет. Да... Иногда так, иногда по-другому. — Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны.
— Пек Ракова сказала, что при таком припадке я могу умереть, если мне не помогут.
Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:
— Что ты сделала?
Я отвожу глаза.
— Я убила родную сестру. — Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.
— Извини, — бормочет он.
За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое-то понятие о приличиях.
— Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?
— Да.
— Ты будешь за мной наблюдать?
— Буду. — Он уже и так внимательно за мной наблюдает.
Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.
— А что взамен? — спрашиваю я.
— Как ты платишь Пек Факар за защиту?
А он смышленее, чем мне казалось!
— С тобой я этим поделиться не смогу.
— Тогда расскажешь мне о Мире.
Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное «кузеном». В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, — а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, — под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом — хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.
— Без Пек Уолтерса я откину копыта, — внушаю я хмурой Пек Факар. — Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.
Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие — скучную стальную машинку.
— Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?
Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести — признак слабости. Но она понимает мою улыбку — или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она попрежнему хмурится, но уже не столь зловеще.
Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним — все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.
— Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа — все, — заявляет он.
Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.
— Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы понастоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.