Цветы запоздалые
Шрифт:
Доктор Топорков каждый день пролетал мимо дома Приклонских на своих роскошных санках с медвежьим пологом и толстым кучером. Пациентов у него было очень много. Делал визиты он от раннего утра до позднего вечера и успевал за день изъездить все улицы и переулки. Сидел он в санях так же, как и в кресле, важно, держа прямо голову и плечи, не глядя по сторонам. Из-за пушистого воротника его медвежьей шубы ничего не было видно, кроме белого, гладкого лба и золотых очков, но Марусе достаточно было и этого. Ей казалось, что из глаз этого благодетеля человечества
"Этот человек имеет право презирать!
– думала она.- Он мудр! И какие, однако, роскошные санки, какие чудные лошадки! И это бывший крепостной! Каким нужно быть силачом, чтобы родиться лакеем, а сделаться таким, как он, неприступным!"
Однако только Маруся помнила доктора, остальные же начали забывать его и скоро совершенно забыли бы, если бы он не напомнил о себе. Напомнил о себе он слишком чувствительно.
На второй день рождества, в полдень, когда Приклонские были дома, в передней робко звякнул звонок. Никифор отворил дверь.
(*74) - Княгинюшка до-о-о-ма?
– послышался из передней старушечий голос, и, не дожидаясь ответа, в гостиную вползла маленькая старушонка.Здравствуйте, княгинюшка, ваше сиятельство... благодетельница! Как поживать изволите?
– Что вам угодно?
– спросила княгиня, с любопытством глядя на старуху. Егорушка прыснул в кулак. Ему показалось, что голова старухи похожа на маленькую переспелую дыню, хвостиком вверх.
– Не признаете, матушка? Неужто не помните? А Прохоровну забыли? Князеньку вашего принимала!
И старушонка подползла к Егорушке и быстро чмокнула его в грудь и руку.
– Я не понимаю,- забормотал сердито Егорушка, утирая руку о сюртук.Этот старый черт, Никифор, впускает всякую дрр...
– Что вам угодно?
– повторила княгиня, и ей показалось, что от старухи сильно пахнет деревянным маслом.
Старуха уселась в кресло и после длиннейших предисловий, ухмыляясь и кокетничая (свахи всегда кокетничают), заявила, что у княгини есть товар, а у нее, старухи, купец. Маруся вспыхнула. Егорушка фыркнул и, заинтересованный, подошел к старухе.
– Странно,- сказала княгиня.- Сватать, значит, пришли? Поздравляю тебя, Мари, с женихом! А кто он? Можно узнать?
Старуха запыхтела, полезла за пазуху и вытащила оттуда красный ситцевый платок. Развязав на платке узелки, она потрясла его над столом, и вместе с наперстком упала фотографическая карточка.
Все покрутили носом: от красного платка с желтыми цветами понесло табачным запахом.
Княгиня взяла карточку и лениво поднесла ее к глазам.
– Красавец, матушка!
– принялась сваха пояснять изображение.- Богат, благородный... Чудесный человек, тверезый...
Княгиня вспыхнула и подала карточку Марусе. Та побледнела.
– Странно,- сказала княгиня.- Если доктору угодно, то, полагаю, сам бы он мог... Посредничество тут менее всего нужно!.. Образованный человек, и вдруг... Он вас послал? Сам?
– Сами... Уж больно ему понравились вы... Семейство хорошее.
Маруся вдруг взвизгнула и, сжав в руках карточку, опрометью побежала из гостиной.
– Странно,- продолжала княгиня.- Удивительно... Не знаю даже, что и сказать вам... Я никак не ожидала (*75) этого от доктора... К чему было вам беспокоиться? Он и сам мог бы пожаловать... обидно даже... За кого он нас принимает? Мы не купцы какие-нибудь... Да и купцы теперь стали иначе жить.
– Тип!
– промычал Егорушка, с презрением поглядывая на старухину головку.
Дорого дал бы отставной гусар, если бы ему позволено было хоть раз "щелкнуть" по этой головке! Он не любил старух, как большая собака не любит кошек, и приходил чисто в собачий восторг, когда видел голову, похожую на дыньку.
– Что ж, матушка?
– сказала сваха, вздыхая.- Хоть он и не князевского достоинства, а могу сказать, что, матушка-княгинюшка... Благодетели ведь вы наши. Ох, грехи, грехи! А нешто он не благородный? И образование всякое получил, и богатый, и роскошью всякою господь его наделил, царица небесная... А ежели желаете, чтобы к вам пришел, то извольте... Препожалует. Отчего не прийти? Прийти можно...
И, взявши княгиню за плечо, старуха потянула ее к себе и прошептала ей на ухо:
– Шестьдесят тысяч просит... Известное дело! Жена женой, а деньги деньгами. Сами изволите знать... Я, говорит, жены не возьму без денег, потому, она должна у меня всякие удовольствия получать... Чтоб свой капитал имела...
Княгиня побагровела и, шурша своим тяжелым платьем, поднялась с кресла.
– Потрудитесь передать доктору, что мы крайне удивлены,- сказала она.Обижены... Так нельзя. Больше я вам ничего не могу сказать... Чего же ты молчишь, Жорж? Пусть она уйдет! Всякое терпение может лопнуть!
По уходе свахи княгиня схватила себя за голову, упала на диван и застонала:
– Вот до чего мы дожили!
– заголосила она.- Боже мой! Какой-нибудь лекаришка, дрянь, вчерашний лакей, делает нам предложение! Благородный!.. Благородный! Ха! Ха! Скажите пожалуйста, какое благородство! Сваху прислал! Нет вашего отца! Он не оставил бы этого даром! Пошлый дурак! Хам!
Но не так обидно было княгине, что за ее дочь сватается плебей, как то, что у нее попросили шестьдесят тысяч, которых у нее нет. Ее оскорблял малейший намек на ее бедность. Проголосила она до позднего вечера и ночью просыпалась два раза, чтобы поплакать.
Но ни на кого не произвело такого впечатления посещение свахи, как на Марусю. Бедную девочку бросило в сильнейшую лихорадку. Дрожа всеми членами, она упала в (*76) постель, спрятала пылающую голову под подушку и начала, насколько хватало сил, решать вопрос:
"Неужели?!"
Вопрос головоломный. Маруся и не знала, что ответить себе на него. Он выражал и ее удивление, и смущение, и тайную радость, в которой почему-то ей стыдно было сознаться в которую хотелось скрыть от себя самой.