Цыганочка без выхода
Шрифт:
– Всех люблю, всех целую, всем пока! – провозгласила я и припечатала сказанное звучным воздушным поцелуем.
– Смотрите, дети! – торжественно изрек главреж Гаврилов, щедро подпустив в голос хрустальной слезы. – Вот так уходят лучшие из нас!
Мальчики и девочки взволнованно завозились, сочувственно забормотали, но я лишь покровительственно улыбнулась им, склонилась к Оленьке в окопчике рабочего стола и прошептала:
– Позвони, когда будут делить квартальную премию.
– Да, но…
– Какие могут быть «но»? Ты же хочешь увидеть свои стихи в новом сборнике?
Оленька
Уф-ф-ф!
На дворе была ранняя осень со всеми ее поэтическими прелестями, включая багрец, золото, прохладу и свежесть. Самое время бежать из Мордора на волю вольную!
Бежала я, собственно говоря, не в первый раз и наверняка не в последний.
Руководство нашего городского телеканала в попытках до заоблачных высей поднять рейтинг программ собственного производства не знает удержу и меры, а я дорожу своим добрым именем и профессиональной репутацией, поэтому время от времени вынуждена дистанцироваться от происходящего на голубом экране. Через какое-то время мой демарш забывается, а надобность в хорошем ведущем становится острее того зуба, который держит на меня обидчивое начальство, и тогда меня вновь призывают на телевизионный фронт. Подумав, поспорив и выторговав условия, которые в полной мере никогда не соблюдаются, я возвращаюсь под камеры, потому что за годы работы пиарщиком, журналистом-фрилансером и свободным писателем так и не смогла преодолеть зависимость от прямого эфира.
Кстати, о зависимости. Надо выяснить, что там с публикацией графоманских стишков секретарши Оленьки…
Несколько отдалившись от телевизионного Мордора, я присела на лавочку в уютном сквере с фонтаном и, жмурясь на солнышке, позвонила Ирке.
– Да! Что?! – резко и нервно выдохнула она в трубку в два приема.
– Проблема? – насторожилась я.
– Даже две, и одна из них сейчас лупит другую! – доложила мне лучшая подруга.
– А, ты наблюдаешь за тренировкой? – догадалась я.
Недавно Ирка сдала своих неукротимых отпрысков – пятилетних близнецов Масяню и Манюню – в секцию восточных единоборств, и теперь неизбежные потасовки между мальцами проходят под чутким руководством хладнокровного тренера.
– Лучше бы не наблюдала, – вздохнула подружка. – С трудом остаюсь безучастной! Ужасно хочется перестать быть зрителем, броситься в гущу битвы, растащить противников по разным углам и самой надавать оплеух и им, и тренеру!
– Это было бы крайне непедагогично, – хихикнула я. – Поэтому повернись к битве спиной и переключись со спортивного канала на культурный. Я хотела спросить, как дела с твоей книжкой?
– Как мило, что ты этим интересуешься! – желчно молвила Ирка. – И это после того, как сама же наотрез отказалась рекомендовать мой поэтический труд своим издателям!
– Ты прекрасно знаешь, что мои издатели печатают детективы, – устало – потому что примерно в сотый раз – напомнила я.
– Да, да, а стихи вообще никто не печатает, поэтому я вынуждена издавать книжку за свой счет!
– Тем самым делая большое доброе дело и внося немалый вклад в высокое искусство стихосложения. – Я пустила в ход беспардонную лесть.
– Как настоящий меченос… Мезазой… Мизантроп…
– Меценат, – услужливо подсказала я склеротичке правильное слово.
– Точно! – Подружкин голос в трубке подобрел. – Иногда кому-то надо становиться меценатом… О, да это же стихи!
И она продекламировала с драматическим завыванием, которое напомнило мне о зимней вьюге и заставило поежиться:
– Иногда кому-то надоСтановиться меценатом,Потому что без негоНе издали б ничего!– Прекрасно, так что там с изданием чего-то? – Я решительно перерезала пуповину родившему экспромту.
– Ну сейчас над текстами работает корректор, и еще я жду ответа от пары авторов, не определившихся с участием, – нормальным голосом сообщила подружка.
– Ответа и денег? – уточнила я.
– Да, и денег тоже! – с вызовом ответила Ирка. – Это же не моя личная книжка, в сборнике будет полтора десятка местных авторов, и я одна эту групповуху не вывезу. Как говорилось в одном рассказе Олега Генри, Бонифацию не снести двоих.
– Буцефалу, – поправила я, вздохнув. – И О. Генри никакой не Олег. Просто О.
– Нет такого имени! – не поверила Ирка. – Или он китаец?
– Он не китаец. – Я снова вздохнула.
Ну что тут поделаешь? Моя лучшая подруга – не великий знаток мировой литературы, зато изрядный графоман и плагиатор. Стихи она пишет плохие, но в этом есть и моя вина: если бы не моя писательская слава, ревнивая Ирка вообще не потянулась бы к перу.
– Почитаешь мне что-нибудь из своего нового? – попросила я, ответственно сознавая, каков он – суровый долг дружбы.
– С удовольствием! – обрадовалась поэтесса. – Но может, лучше не по телефону? Мы с гавриками планируем после тренировки в плюшечную заглянуть, приглашаю тебя к нам присоединиться. Я давно заметила, что натощак ты мои стихи воспринимаешь гораздо хуже, чем на полный желудок.
– Это относится ко всем стихам без исключения, так что в этом смысле ты абсолютно равноправна с Рильке и Бодлером, – заверила я ее.
– Бодлер – это который про Одиссея написал, я помню, а Рильке кто такой?
– Тоже поэт, – уклончиво ответила я, из деликатности «не заметив» неправомерную замену Бодлером Гомера.
– Как я? – горделиво поинтересовалась подружка.
– Как Гомер, – ответила я, продолжая прокачивать ценный навык уклончивости.
– Как мы с Гомером, – самодовольно резюмировала Ирка. – Короче, мы ждем тебя в плюшечной у Ангела через полчаса.
– Буду! – пообещала я и отключилась.
«Плюшечная у Ангела» – наше с Иркой кодовое название кафетерия в городском саду. На самом деле это заурядный ларек с обыкновеными пирожками и булками, но выпечка там всегда свежая и вкусная, а близость величественного монумента «Ангел мира» придает заведению некоторую респектабельность. Скульптурный Ангел на вершине столба символически осеняет соседствующую с ним пирожковую золочеными крыльями, как бы благословляя вкусить дивных плюшек…