Цыганочка с выходом
Шрифт:
Глава 1.
Вы можете смеяться, не верить или закрыть этот роман, едва сунув в него нос, но автором его является лабрадор, живущий на третьем этаже со своим Слепым Поводырем. Именно так.
Слепой обычно идет первым, а лабрадор плетется сзади, нехотя дергая шеей, когда Слепой Поводырь уже зависает с поднятой ногой над какой-нибудь большой ямой, вырытой специально для всяких слепых, чтобы они падали в нее и не мешались под ногами. Еще лабрадор обычно поскуливает и тащит назад, когда Слепой Поводырь тянет
Лабрадор никогда не написал бы никакого романа… Он просто жил неподалеку от всех действующих в нем персонажей, а что не видел, он придумал долгими зимними вечерами и летними тоже. Но его хозяину дочка привезла старый ноутбук, чтобы папа не скучал. Хотя папе компьютер был не более нужен, чем бестолковый и упрямый пес, которого он таскал за собой по всем улицам и в магазин и в сберкассу.
Ноутбук мерцал в углу и лабрадор, быстро освоив ходы игры на нем, сперва попробовал записать собственный стих и, записав, на целый день впал в эйфорию и вдруг замахнулся лапой написать роман. Да, так и было.
И звали пса — Нэля, хотя имя это не мужское, но особо выбирать не приходится.
(Вообще-то, полное имя его звучало — Нельсон Батиас Крузенштерн и был он самых обыкновенных лабрадорских кровей субъект).
Город Полежаевск всплывет в этой истории лишь на …-дцатой странице, но я чуть-чуть расскажу про него сейчас.
Мне кажется, так будет понятнее вся дальнейшая канитель, которая развернется на страницах этого романа, и мы с вами узнаем кое-что о людях такое, о чем предпочитаем даже не думать, забившись после работы на диван и укрывшись чистым половичком, на котором когда-то спала ваша любимая кошка.
Ну, не буду вас томить, начинаю…
На Архангельской улице по вечерам в глубокой темноте среди черных деревьев краснели гранатовые ядрышки окон в трех «сталинских» домах.
После взрывов в Москве по ночам в квартале старых элитных домов стали включать прожектора, высвечивая все подступы к подъездам, ближние деревья и начала улиц.
В Полежаевске и соседнем Угряжске постреливали с приходом 90-х годов, когда деньги в карманах одних не давали спать другим, более молодым, но без денег. Постреливали по ночам, даже убивали, но пореже, чем в Москве.
А наутро, при свете… это сонное утрешнее состояние старого дома. Покой в границах второго подъезда…
В Полежаевске всего три «сталинских» дома, а в соседнем Угряжске нет ни одного. В двух крайних «сталинках» живут в основном медики и начальство Космической Лаборатории, а в нашей — бывшая номенклатура, но есть и простые семьи.
Раньше было положено, а может, просто умудрялись по недомыслию разбавлять элитных жильцов жильцами пожиже: многодетной семьей, парочкой стахановцев и каким-нибудь орденоносным шахтером, который в шахту лазил только чтобы поставить очередной рекорд и сфотографироваться со своим отбойным молотком где-нибудь в углу забоя, а в остальные дни исправно заседал на конференциях и спал в разных президиумах.
Сейчас-то, когда
И еще — пахнет стариками, мало детей, и частенько можно увидеть катафалк и элегантную гробовую крышку, скромно ждущую своего хозяина, перед встречей с вечностью, а проще говоря, с землей.
Лабрадор задумался, повертел хвостом, взвыл и начал стучать двумя лапами по клавиатуре, одна лапа — одна буква, две лапы — две буквы и т.д.
Хочешь или не хочешь, но всю жизнь нас окружают соседи — взглядами равнодушными, безразличными, злющими, иногда — спокойными.
Мы постоянно живем на виду, когда идем к дому, заходим в парадное и, трясясь от страха, если темно, бредем к лестнице. Затем, вглядываясь в бесконечные углы, с нервной дрожью ждем лифта, радостно выдыхая, когда лифт открывает свою совершенно пустую желтую внутренность, и в нем не стоит маньяк с окровавленным ножичком и не спит наркоман со шприцом в дырявой вене.
Соседи за все те годы, что наблюдают за вашей ничтожной на их взгляд жизнью, так много знают о вас, что без труда могут написать «Сагу о Форсайтах», посвященную исключительно вашей бесполезной и глупейшей борьбе за место под солнцем. Им просто, по занятости, не приходит это в голову. Улыбайтесь, но я — не шучу.
Любой порядок у меня вызывает зевоту, что он вызывает у вас — меня вообще не наводит ни на какие размышления. Мне последние четыре года только бы с собой разобраться!
Лабрадор вздохнул, полежал у батареи и продолжил:
Поэтому про соседей второго подъезда я буду рассказывать не по часовой стрелке и далее до восьмого этажа, а просто сяду на землю в садике у дверей и как увижу кого, так и расскажу — все, что знаю.
Лабрадор выключил ноутбук и кинулся на улицу. Там было так хорошо — грело солнышко, пахло барбарисом, пели пташки, и никого вокруг не было. Лабрадор, улегшись на травке, задремал, но был разбужен…
Маменькин сынок в подвернутых джинсах, клетчатом пиджаке и с мелодрамой в пятидесятилетних глазах, со скоростью зайца пробежал мимо, из сумки торчал хвост трески и французский батон, он покосился на балкон, с которого свисали руки его мамы, и забыл со мной поздороваться.
Я не знаю канадского, уругвайского и гренландского языков, но, глядя на эту старушенцию, которая шпыняет своего седого сына почем зря, мне не раз хотелось подложить ей банановой кожуры под каблук. И сказать ей по-канадски, а лучше по-гренландски:
— Ар-риведерчи, ведьма!
— Нэлинька!
— Аф! — хрипло ответил я.
— Нэлинька! — снова позвала меня «ведьма». — Ты моего грязнулю не видел?
— Не-а, — начал я врать, на ходу придумывая по десять пакостных ответов в секунду.