Цыганочка с выходом
Шрифт:
— Ладно, — через полминуты снова фыркнул он. — Эй!
На крыльцо приемного покоя вышел злой, с глазами некормленой собаки санитар и сплюнул.
— Дерьмо! — сказал он увидев бомжа.
— Дерьмо, — согласился д-р. — Давай-давай, — и показал рукой, как сгружать бомжа на ближнюю от двери каталку.
— Ну, слава Богу, — сказала я.
— Ага, — без энтузиазма кивнул санитар и, схватив мешок и два пакета, почти все имущество нищего, на вытянутой руке понес его и кинул в кусты у дороги. — Потом заберет, в другой жизни…
— По-окой, — прочитал Мурадым-ага слова над собой. — Ты пожалела меня? —
— Зачем привезли? — на удивление красивым голосом и протяжно-протяжно спросила нас медсестра в окне и посмотрела, как на дураков. — Все одно ж подохнет, дожился!..
— А подушка!.. — глянув на пол фургона, спросила я.
— Видишь, помойка? — спросили из окна.
— Вижу!
— Иди туда! Заразу та-акую! — фыркнула медсестра и спряталась.
От подушки пахло псиной. Я свернула к мусорным бачкам и услышала:
— Наташка!..
Я обернулась и увидела машину «джип» цвета «папирус», которая сворачивала к моргу — за рулем сидел Валерий Бобровник… Следом ехал 126-й «Мерседес» с незнакомым молодым человеком за рулем.
Я не испугалась, просто застыла, закрывшись подушкой старого деда, и пришла в себя только, когда мы миновали последний городской квартал.
— Подушку выбрось, — кивнул на дорогу Дима.
— Фу-у, гадость! — отбросила назад я этот пуд микробов и лихорадочно стала крутить рычаг открывания окна. — Мне нужно вымыться!.. Дима, у меня чума!
А город вздохнул и выпустил нас на волю. Дорога петляла среди сопок, терриконов и белой, пыльной соли, которая окружает Красноуральск с юго-запада.
В Сапожке на заборах было написано, допустим:
«Ленка, твоя попа самая лучшая!»
или на крайний случай:
«Наташа, я тебя люблю!»
А когда мы приехали в Полежаевск, то на въезде в город на бетонном заборе прочитали гигантское «УДОВЛЕТВОРЮ!» — и телефоны, телефоны, адреса и даже парочку факсов.
А на моем заборе в Сапожке белилами светила кривая надпись:
«Наташка, дождись меня! Толян».
Эх!..
Помню еще в школе, нам в руки попалась московская газета «Из губ в губы» и объявления, некоторые я еще помню:
«Уколы от старости»,
«Продам душу черту»,
«Нежное создание поцелует вас и убаюкает»,
«Секс до горла. Влад»,
«Убью не раздумывая. Бесплатно. Не меньше двух человек», «Гарантия вечной жизни в обмен на ваши сбережения», «Похоронные принадлежности на вырост»
Мы с Ленкой хохотали, как сумасшедшие, рот болел, застыв гримасой на целый час, и вот я практически в Москве, и где-то здесь продают ту самую газету.
— Какой-то гангстерский городишка! — вглядываясь в незнакомые улицы с панельными пятиэтажками, просто так сказала я.
— Почему? — почесав грязную голову пятерней, засмеялся Димон. — Сейчас снимем комнату, вымоемся и поедим… я знаю этот город.
Мы отъехали, не помню, сколько кварталов влево и оказались в колодце из трех восьмиэтажек, очень старых и невыносимо прекрасных — я завороженно вглядывалась
— Я с тобой? — привстала я.
— Машину сторожи, — сказал этот шутник.
— Сам сторожи, ее только на свалку! — просунув палец в дырявое сиденье, я что-то нащупала и через секунду вытащила пулю…
— Жизнь на земле временная, — пожал плечами Дима, и мы вошли в ближайший подъезд «Z».
Подъезд-труба, дыра без света, устремленная ввысь. Оказалось — просто в то утро на Архангельской не было электричества.
И еще — все подмосковные города непохожи друг на друга, хотя, казалось бы, близость к столице, свет ее, те же самые звезды, которые освещают Кутафью башню и старую каланчу где-нибудь в Зарайске, должны роднить райцентры и наукограды меж собой, но… ничего подобного. Даже лица русские и словечки настолько не похожи, что, впрочем, неудивительно, у нас особенная страна. Или сторона.
Мы молча поднялись на шестой этаж и позвонили в 56 квартиру — звонок не работал, мы постучали.
Открыл мальчик-даун в серых брючках и свитере, прикрывающем толстую раскормленную попу. Увидев мой живот, с ходу попросился на руки и пообещал:
— Я не буду плакать, тетя, покачай меня на животике.
Что на это скажешь — он был помладше меня… года на три?
И тут вышла Нина Ивановна и узнала Диму:
— Здравствуй, студент, — сказала она, и я в нее влюбилась.
Взгляд Нины Ивановны бередил душу. Бывает, посмотришь на человека и, даже не зная его, поймешь: господи, что же тебе испытать-то пришлось? Отчего у тебя такие глаза?..
В каждом городе люди сдают квартиры и в каждом городе другие люди их снимают. Обычно сдают не от хорошей жизни, теснятся, но у Нины Ивановны Сидоровой было две квартиры, в одной она жила сама с сыном, а другую, доставшуюся ей от бабули с дедом на цокольном этаже, — сдавала.
Мы попали в тот редкий день и час, когда Нина Ивановна выгнала семейную пару, которая, прожив полные четыре недели, платить отказывалась по неизвестным причинам. Квартира на первом этаже представляла собой довольно внушительное помещение из трех комнат с минимальным набором мебели. Из нашего окна виднелся квадрат двора с качелями, на лестнице по ночам ухало нечеловеческое эхо, кто-то ходил, но никого не было видно и запахи уже ушедших и еще живших в «сталинке» были настолько резкими, что приводили меня в состояние постоянного сердцебиения. Старый и очень опасный дом, интуитивно почувствовала я, и так и жила, пока не привыкла и стала просто не замечать.
Второй подъезд был не единственным в доме без консьержки. Жильцы за редким исключением не отличались ни богатством, ни прочими приятными неожиданностями. Даже старшая по подъезду некая Атаманова регулярно увозилась санитарами в местный сумасшедший дом по причине устройства костров в своей квартире под чердаком, но ее никто и не думал переизбирать, к примеру, на тихого старичка-активиста с седьмого этажа. Никому до этого не было дела, точней — все собирались прогнать эту тетю Настю с почетного поста, но пироманкавозвращалась из сумасшедшего дома такая тихая и грустная, на спички просто смотреть не могла, всем кланялась и норовила облобызать всех, кто находился в поле ее зрения.