Цыганочка с выходом
Шрифт:
Вот, что „любовь“ делает с некоторыми прорабами…
А ведь, казалось бы, — возвышенные чувства, а из В.В.Хр. вдруг полезла такая гадость и чернота, что, Господи, Боже мой, лучше бы не любил он никого никогда, а то просто — ужас какой-то!
Естественно, за шесть лет, прошедших с того памятного дня, Нина Ивановна никак ближе к прорабу не стала, Андрей после трепанации черепа был увезен мамой куда-то под Загорск, свадьба расстроилась.
Мила Хренкова некоторое время пугала своим видом окружающих — ей приходилось жить с прорабом изо дня в ночь; дочка Хренкова Светочка писалась
А вы говорите, любовь…
Господи, сохрани!
(из разговора бабок у подъезда, записал собака-лабрадор).
Я стояла у окна и слушала, просто так.
— Не ори на меня!..
Хриплая пара в кустах под окнами.
— Ты кольца обручальные куда дел?..
— Какие?.. — переспрашивает мужской голос.
— Кольца обручальные куда дел… зараза?
— Кто?..
— Кольца обручальные где?!! — на визг переходит дама, мне ее становится жаль.
— Ты прямо хуже моей матери…
Ушли. И я тоже стала собираться.
Я шла из прокуратуры по улице Ленина. Мимо, задевая меня своим дыханием, прошел человек.
У меня все сжалось внутри.
Я не видела ни лица, ни профиля, лишь спину, затылок и быстро переступающие ноги. Человек обогнал меня.
Я в страхе остановилась около витрины и, придерживаясь локтем за стекло, подождала.
Наваждение?
Или — правда.
Я не первый раз испытываю чувство ужаса от просто прошедших мимо людей. Или — нелюдей? Такое бывает не часто, не каждый день, но — случается.
Мимо идет человек, а от него ветром, сдувая меня с ног, волнами идет такой УЖАС, что волосы замерзают.
Мне никто не грозит в это время, на меня не смотрят даже, просто мимо прошло — НЕЧТО. Другого названия трудно подобрать. НЕЧТО в теле человека.
И меня тянет, как к обрыву, с которого можно упасть на острые камни и никакого любопытства больше никогда не возникнет в моей пустой как шар голове. Меня тянет рассмотреть это — нечто. И в этот раз — словно кто-то толкнул меня следом — разглядеть!!! Я отважилась и попыталась обогнать серого человека с прижатыми ушами и исхудалой шеей.
Он закурил на ходу и обернулся, ударив меня взглядом, меня — отбросило, я схватила пачку собачьего корма с лотка на обочине и стала рассматривать. В глазах моих была в тот момент — радуга, и видела я только свои вспотевшие пальцы.
— Покупайте, дамочка, — посоветовал мне дед, продававший корма. — Для догов самая сласть. Дог у тебя?
— Дог у тебя! — повторил мой рот, я положила пакет на место и огляделась.
Тот человек исчез.
Если бы Анна Львовна не взяла на себя обременительную по моему тогдашнему состоянию обязанность — ходить каждое утро на молочную кухню, может быть, Глафира не была бы такой здоровой, как сегодня. И еще у меня что-то случилось с грудью, она начала болеть…
Но тогда я металась между изолятором временного содержания и прокуратурой, и только прибегала перекусить и взглянуть на Глафиру.
Я ничего не добилась, мужа не увидела, на адвоката нужна была уйма денег и только через пять дней, в пятницу, я опять вспомнила, у меня же есть родная душа на шестом этаже — Таня Дубинина. Не знаю, как такое могло произойти, но я про нее забыла, совершенно забыла!
— Господи! Да я же у Таньки не была! — вскочила я.
— А ее и не видно, — из кухни высунулась Анна Львовна с Глафирой в руках.
Отчего старики и младенцы так любимы друг другом?
— Теть Ань, я сейчас сбегаю? — спросила я и взглянула на старуху, но держала она Глафиру, как подобает, на ногах стояла ровно и улыбалась. Собаки бегали по улице и взлаивали где-то в районе старой котельной.
— Ну-у-у, — недовольно протянула Анна Львовна. — Не сидится тебе, разве она тебе кто?.. — сказала голосом полным ревности бабушка Князева, чему я в то время радовалась, ведь это невозможное дело в наше злое время, чтобы чужой человек пустил тебя в свой дом и разрешил жить.
И кормил.
И глядел на тебя, будто всю жизнь тебя ждал.
„Не переживай, жизнь не преподнесла тебе ничего нового, все по-прежнему. Ты — одна и никому не нужна, жена убийцы“, — отходя от двери Тани Дубининой за которой играла музыка, но мне не спешили открывать, подошла к лифту и рефлекторно обернулась. Музыка затихла, и мне показалось, я услышала голоса за дверью и… плач?
К тому дню, видимо, я совершенно потеряла самое главное для человека — инстинкт самосохранения и вернулась, подошла к двери 54 квартиры… В общем, я стала стучать по двери кулаком и вдобавок вопить:
— Тань, открой! Слышишь, Тань! Мне так плохо, Танька-а-а!..
Дверь, стукнув меня по лбу, открылась, и я подавилась кислородом:
— А вы, что тут делаете?.. А где Таня? — лепеча, я заглянула через его локоть в прихожую, но там не было ни души.
А он посмотрел с улыбкой, от которой у меня заболело сердце, и сказал:
— Цыпочка, Тани нет, иди отсюда.
И я пошла по лестнице вниз, не дожидаясь старого образца сетчатый лифт. Дверь мне открыл тот самый человек, который вчера шел по улице Ленина, и меня чуть не стошнило от страха, глядя на него. А-а-а!.. В это трудно поверить, но если вам встречались люди, внушающие ужас, вы с ходу поймете, о чем я…
Что он делал в квартире Тани Дубининой, почему раскрыл дверь? Он?! А не Таня, ее мама, и ведь там должен был быть Танькин муж, который приехал из Красноуральска… Может, „он“ приехал вместе с ним? Мало ли, ещеодинштурман вертолета…
— Ну что? — смахивая ладонью с этажерки пыль, спросила меня тетя Аня, когда я вернулась и стала искать глазами Глашку. Та спала на своей подушке в центре дивана.
— Ничего не понимаю, — повторила я.
— Какая ты нервная, — поджала губки Анна Львовна. — Вот я не такая!