Д`артаньян - гвардеец кардинала. Книга вторая
Шрифт:
– И ничего нельзя сделать? – прорычал Винтер.
Марло взвизгнул:
– В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-за вас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело так вот оборачивается…
– Но я, по крайней мере, могу сам!.. – вскричал Винтер.
И, выхватив шпагу, бросился на д’Артаньяна, которому нечем было защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнул что-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворно заслонили гасконца широченными спинами.
Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенно плохи. Д’Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильной злости вскрик:
– Я с вами еще рассчитаюсь, гасконец чертов!
Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочь из камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера и его наемных сообщников…
Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д’Артаньяну. Все его лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал:
– Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно ни при чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита?
Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену в отношении к себе, д’Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем в камере появился судья Эскью – иной, неузнаваемый. Вид его был самым подобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и без того убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившими от метко пущенных яиц…
– Господин де Касьельмор… д’Артаньян… – протянул он елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. – Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашей многогрешной и печальной работе… Вот ваше подорожное свидетельство, нисколько не помялось, ни единого пятнышка…
– Значит, я свободен? – не теряя времени, спросил д’Артаньян уже надменно.
– Как ветер, дорогой вы мой! Как солнечный свет! – Судью трясло и корежило, как висельника на веревке. – Это прискорбнейшее недоразумение разрешилось окончательно… Пройдите в канцелярию, умоляю вас! Иначе они там все разнесут…
– Извольте, судья Эскро, – сказал гасконец холодно и направился к выходу, чувствуя себя так, словно сбросил с плеч тяжеленный груз.
Судья вприпрыжку бежал впереди, чтобы д’Артаньян, не дай бог, не сбился с пути в запутанных бесконечных коридорах, преданно заглядывал в лицо и тараторил без умолку – что он сам, если разобраться, на дух не переносит чертова Бекингэма, но просит войти в его положение, пожалеть маленького человечка, вынужденного вечно обретаться меж молотом и наковальней…
В канцелярии было не протолкнуться от крайне возбужденного народа. Люди ничего пока еще не разнесли и никого не убили, но по их виду нельзя было сомневаться, что они к этому готовы, и достаточно лишь сигнала. Впереди всех, опираясь на толстую трость, помещался пожилой осанистый господин, одетый с пуританской скромностью, а рядом с ним д’Артаньян, к своей радости, увидел молодого дворянина по имени Оливер Кромвель, встретившего его ободряющей улыбкой.
Господин с тростью, воздев ее, словно маршальский жезл, разразился длиннейшей тирадой, из которой д’Артаньян не понял ни слова, но поскольку адресована она была судье Эскью, а тот, выслушав, принялся что-то жалко лепетать, о смысле можно было догадаться. Уж, безусловно, осанистый господин, суровый и несговорчивый на вид, посвятил свою речь не восхвалениям добродетелей судьи…
– Пойдемте отсюда быстрее, – сказал Кромвель, ухватив д’Артаньяна за рукав. – Не ровен час, нагрянут драгуны…
Он потащил д’Артаньяна какими-то боковыми короткими переходами, и быстрее, чем можно было прочитать «Отче наш», они оказались в том самом дворике, где бушевали те, кто не поместился в канцелярии, метко швыряясь по окнам импровизированными снарядами вроде яиц, репы и камней, вопя и размахивая руками.
Протиснувшись через толпу, они оказались на улице, где к д’Артаньяну сразу же бросился Планше, чуть ли не плача от счастья:
– Сударь, вы живы! Я боялся, они вас убили…
– Планше, Планше… – сказал д’Артаньян, приосаниваясь. – Пора бы тебе уяснить, что у твоего господина душа гвоздями прибита к телу. Рад вас видеть, Каюзак, с вами, похоже, все в порядке…
Великан и в самом деле стоял тут же, рядом с де Вардом, и вид у него был столь плачевный, словно он накануне осушил бочку доброго бургундского – весь красный и мятый, до сих пор осоловело моргавший глазами.
– Господа, не стоит терять времени, – решительно сказал Кромвель. – Если в толпе еще нет соглядатаев Винтера и Бекингэма, они в самом скором времени появятся, а с ними могут быть и солдаты… Вон туда, в переулок…
Не раздумывая, они кинулись за провожатым по каким-то кривым и узким закоулочкам, мимо мусорных куч, сломанных тележных колес, шумных пьяниц…
– Черт возьми, как вам удалось меня вытащить? – спросил д’Артаньян на ходу.
– Благодарите вашего слугу, – ответил Кромвель, не оборачиваясь. – Он, как я убедился, верный и толковый малый…
– Да, это за ним водится, – сказал д’Артаньян. – Планше…
– Все очень просто, сударь, – сказал сияющий Планше. – Я уже достаточно тут пообтесался, чтобы знать: если хочешь в Лондоне найти управу на Бекингэма, беги к господам из парламента… Всегда помогут. Брэдбери помог мне отыскать господина Кромвеля, я ему все рассказал…
– А я, не мешкая, кинулся к своему родственнику, достопочтенному члену парламента Джону Хэмдену, – добавил Кромвель. – Вы его только что видели…
– Тот осанистый господин с тростью?
– Он самый. Помните, я вам рассказывал, как мы с ним собирались уплыть в Америку? Когда он узнал, что клевреты Бекингэма схватили ради каких-то своих гнусных интриг молодого французского путешественника, он вспылил и поклялся, что вставит фитиль герцогу, даже если ради этого придется поднять на ноги весь Лондон. Впрочем, такие крайности не понадобились – мы взяли с собой всех, кто подвернулся под руку, а потом к нам примкнули все охочие до зрелищ и беспорядков. Сэр Джон припер судью к стене и подверг сомнению законность вашего ареста – он превеликий знаток законов… Судья, как вы сами только что убедились, перетрусил и свел все к недоразумению, поскольку испугался, что толпа подожжет здание, а его самого повесит на воротах. Лондонцы любят бунтовать, с этой славной традицией еще ни один король не справился…