Д`артаньян - гвардеец кардинала. Книга вторая
Шрифт:
Повернув голову, он убедился, что маленький отряд не понес урона: все трое спутников, растянувшись вереницей, скакали следом. Далеко в стороне пропела в качестве последнего привета пуля – пущенная уже наобум, в белый свет…
– Сворачивайте налево, д’Артаньян, налево! – послышался сзади крик де Варда. – Поскачем проселочной дорогой! Налево!
Д’Артаньян последовал совету, и кавалькада свернула на узкую и петлястую, немощеную дорогу, извивавшуюся среди полей и чахлых яблочных рощиц. Черный жеребец де Варда обошел его коня на два корпуса…
И рухнул на всем скаку, перевернувшись через голову, словно пораженный ударом невидимой молнии. Всадник, успевший высунуть ноги из стремян, покатился в пыли.
Д’Артаньян молниеносно поворотил коня, натянув поводья так, что жеребчик взмыл на задних ногах, молотя передними в воздухе. Присмотрелся к лежавшему неподвижно коню – и охнул. По черной шкуре, мешаясь с обильной пеной и окрашивая ее в розовый цвет, ползла широкая темная струя.
Скакуна все же поразила пуля, единственная меткая из всех, – но благородное животное сумело прежним аллюром проскакать еще не менее лье, прежде чем испустило дух, умерев на скаку…
– Граф, как вы? – вскричал д’Артаньян.
Де Вард, перепачканный пылью с ног до головы, пошевелил руками и ногами, попытался сесть. Страдальчески морщась, отозвался:
– Похоже, я себе ничего не сломал. Но грянулся оземь здорово, все тело – как чужое…
– Я вам сейчас помогу…
– Нет! – вскричал граф так, что шарахнулись лошади. – Со мной ничего серьезного, отлежусь и отдышусь! Вперед, д’Артаньян, вперед! Галопом в Париж, вы теперь наша единственная надежда… Живо!
Не было времени на проявление дружеских чувств и заботу о пострадавшем. Признавая правоту де Варда целиком и полностью, д’Артаньян лишь крикнул Любену, чтобы тот оставался с хозяином, и пришпорил коня. Поредевший отряд, состоявший лишь из гасконца и его верного слуги, галопом мчался проселками, окончательно перестав щадить коней.
– Сударь! – прокричал Планше. – Моя лошадь вот-вот рухнет!
Д’Артаньян и сам видел, что верный малый отстает все больше, – но и его жеребчик, взмыленный и выбившийся из сил, все чаще засекался, сбиваясь с аллюра, пошатываясь под седоком…
– Вперед, Планше, вперед! – прокричал д’Артаньян, работая хлыстом и шпорами. – Мы совсем недалеко от Бове! Там раздобудем новых! Нельзя щадить лошадей там, где людей не щадят…
Беда настигла их, когда первые домики Бове уже виднелись на горизонте. Конь д’Артаньяна вдруг содрогнулся под ним, отчаянная судорога прошла по всему его телу. Сообразив, что это означает, гасконец успел выдернуть носки ботфортов из стремян и, перекинув правую ногу через седло, спрыгнул на дорогу. Его конь рухнул, как стоял. Он был мертв.
– Не уберег… – пробормотал д’Артаньян печально. – Ничего, они мне и за тебя заплатят…
Оглянулся. Планше приближался к нему с мушкетом на плече, прихрамывая и потирая бок, – а за ним виднелась его неподвижная лошадь, вытянувшаяся на обочине проселочной дороги. Небо было безоблачным и синим, ярко светило солнце, и в роще беззаботно щебетали какие-то птахи. Чувства д’Артаньяна, столь неожиданно перешедшего в пехоту, трудно поддавались описанию.
– Вперед, Планше! – прохрипел он, выплюнув сгусток пыли и откашливаясь. – Вон там уже Бове… С этой стороны нас не ждут и вряд ли устроят тут засаду…
– Будем покупать лошадей, сударь?
– Если продажные подвернутся быстро, – сказал д’Артаньян, оскалившись в хищной усмешке. – А если первым делом подвернутся какие-то другие, лишь бы выглядели свежими, мы их возь– мем…
– Как?
– Решительно, – сказал д’Артаньян. – Со всей решимостью, Планше, ты меня понял? Пусть даже для этого придется продырявить парочку голов или запалить городишко с четырех концов…
Планше вздохнул:
– Вот не думал, что придется стать конокрадом…
– Мы не конокрады, Планше, – внушительно сказал д’Артаньян, размашисто шагая по пыльной дороге. – Нас ведет благородная цель, и мы на службе его высокопреосвященства. Слышал я, иезуиты говорят, что цель оправдывает средства… может, они иногда и правы…
Войдя в Бове, они не спеша двинулись по улице, оглядываясь во все стороны в поисках желаемого, – запыленные, грязные, оба без шляп, только глаза сверкали на превратившихся в маски лицах. Встречные на них откровенно косились, но с расспросами приставать не спешили – на поясе д’Артаньяна висела длинная шпага, за поясом торчали два пистолета, а Планше мужественно волок на плече мушкет…
Внезапно гасконец остановился, подняв голову и раздувая ноздри, как почуявшая дичь гончая. Слева, у гостиницы под названием «Дикая роза», выстроилось в ряд у коновязи не менее двух дюжин лошадей, и две из них были определенно хороши: сытые на вид, отдохнувшие, пребывавшие на отдыхе, пожалуй что, со вчерашнего дня… Судя по седлам и сбруе, их владельцы были людьми благородными и отнюдь не бедными, а судя по самим коням, хозяева понимали в них толк…
– Вот оно, Планше, – сказал д’Артаньян, не раздумывая. – Я беру гнедого, а ты – каурую. И быстренько, забудь про хорошие манеры и французские законы!
Подавая пример, он проворно отвязал поводья и одним движением взлетел в седло. Почуявший чужого, конь заартачился было, но гасконец с ходу его усмирил.
Планше, вздыхая и крутя головой, полез на каурую, тоже довольно проворно.
– Эй, эй! – завопили рядом. – С ума вы, что ли, сошли? Это же кони графа…
К ним, размахивая руками и строя страшные рожи, бежал конопатый малый, судя по виду, слуга из богатого дома. Д’Артаньян, выхватив пистолеты, проворно взял его на прицел и воскликнул:
– Передай господину графу: пусть придет за деньгами в Пале-Кардиналь!
– Стойте! Эй, вы! – Малый остановился на почтительном расстоянии, все еще не теряя надежды как-то воспрепятствовать столь бесцеремонному изъятию хозяйского четвероногого добра. – Вас повесят, мошенники вы этакие!
– Всех нас когда-нибудь повесят! – прокричал д’Артаньян, сунув один пистолет за пояс и перехватывая свободной рукой поводья. – Быть может, тебя первого!
Он еще раз хотел напомнить, чтобы не забыл передать неизвестному графу явиться за возмещением убытков в Пале-Кардиналь, но подумал, что поступает неосмотрительно, оставляя столь явный след для погони, которая, быть может, уже неслась по пятам. И, пожалев о своей откровенности, дал коню шпоры.