Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)
Шрифт:
Однако панацея так и не появилась. Александрову поручили написать от имени Политбюро постановление, которое положило бы конец идеологическому расколу. Он создал документ, по сути повторяющий предвзятые наблюдения, сделанные им в начале весны Щербаков отверг его вариант постановления [502] . Затем ответственным был назначен Жданов, который до недавнего времени находился в осаженном Ленинграде и не присутствовал ни на одном заседании [503] . В течение следующих месяцев Жданов писал и переписывал различные положения, постоянно консультируясь со Сталиным, изучая стенограмму совещания и письменные рекомендации Александрова и Панкратовой. Сохранив постановку рассматриваемой проблемы в том же преувеличенном виде, в котором она была сформулирована Агитпропом: соперничество двух немарксистских ересей — «буржуазно-монархической» школы Милюкова (Ефимов, Яковлев, Тарле) и «социологической» школы Покровского (Панкратова с коллегами), — Жданов оказался более критично настроен по отношению к первой [504] . В особенности он возражал против объединения русского прошлого и советского настоящего, против стирания различий между ними [505] . Тем не менее, работа над документом застопорилась после нескольких редакций, и официальное заявление, фиксирующее партийную идеологию, так и не увидело свет. Непонятным образом выводы столь крупного совещания свелись к небольшому постановлению, произнесенной речи и публикации нескольких рецензий в следующем году [506] .
502
РГАСПИ 17/125/222/1-10.
503
Костырченко, вероятно, прав, утверждая, что участие Жданова было мотивировано его личным разочарованием в Александрове, а также интересом к развитию исторического курса. Жданов особенно отметил критику Агитпропа, подчеркнув в письме Панкратовой от 12 мая 1944 года, адресованном ему, соответствующие фрагменты. См.: РГАСПИ 77/1/971/2-3; Костырченко. В плену у красного фараона. С. 21-22.
504
Фрагменты, выделенные Ждановым, см. в: РГАСПИ 77/1/971/5-7. Подробный анализ положений Жданова, см.: А. М. Дубровский и Д.Л. Бранденбергер. Итоговый партийный документ совещания историков в ЦК ВКП (б) в 1944 г. (История создания текста)//Археографический ежегодник за 1998. М., 1999. С. 148-163; Дубровский. Историк и власть. С. 470-489.
505
Подтверждая ведущую роль русского народа, Жданов связывал его положение с ролью, которую сыграл русский рабочий класс в освобождении советских народов. Заявляя, что российский царизм не следует оправдывать, равно как и отказываться от тезиса «тюрьма народов», Жданов защищал использование тезиса о «меньшем зле»: «Некоторые наши историки, видимо, не понимают, что между признанием прогрессивности того или иного исторического явления и поддержки его существует принципиальная разница. Феодализм был благом по сравнению с родовым строем, равно как капитализм был благом по отношению к феодализму. Однако, из признания прогрессивности в смене одного способа производства другим, одной экономической формации другой, марксисты никогда не делали вывода о необходимости поддерживать капитализм». См.: РГАСПИ 17/125/222/44.
506
См.: РГАСПИ 17/3/1053/10, обсуждавшийся в: Задачи журнала Вопросы истории»//Вопросы истории. 1945. № 1. с. 3-5; С. В. Бахрушин. Книга Б. И. Сыромятникова «Регулярное государство Петра I» //Большевик 1944. № 22. С. 54-59; Бахрушин. О работе А. И. Яковлева «Холопство и холопы в Московском государстве в XVII в.»//Большевик. 1945. № 3-4. С. 73-77; М.А. Морозов. Об «Истории Казахской ССР» // Большевик. 1945. № 6. С.74-80; И. И. Яковлев. О книге Е. В. Тарле «Крымская война» //Большевик. 1945. № 13. С. 63-72; Г. Ф. Александров. О некоторых задачах общественных наук//Большевик. 1945. № 14. С. 12-29.
Неспособность партийного руководства выпустить официальное постановление обернулась в 1944-1945 годы тупиковой для историков ситуацией и в последующие годы повлекла за собой нескончаемые обсуждения [507] . Возможно, Панкратова заставила своих покровителей отвернуться от нее в начале осени, совершив большую ошибку [508] . Сталин, быть может, хотел защитить своего подопечного Тарле или же полностью сосредоточился на военных проблемах [509] . Существует еще одна правдоподобная причина: благодаря успехам Красной Армии в изгнании немецких войск из центральных районов СССР летом 1944 года острая необходимость в мобилизации – в продвижении нерусских боевых традиций – постепенно стала отходить на второй план [510] . Возможно, сама история нерусских народов (а вместе с ней и «История Казахской ССР») просто морально устарела.
507
См. прим. 503 выше.
508
Хотя для Панкратовой конференция прошла довольно безболезненно (особенно по сравнению с ее конкурентами), Александров не упустил возможности нанести ей сокрушительный удар осенью 1944 года Вероятно, чересчур уверовав в собственную неуязвимость, Панкратова опрометчиво разослала во время совещания своим бывшим студентам по всему СССР информационное письмо, где приводила не только свои сардонические замечания по поводу материалов совещания, но и копии писем в ЦК. Когда один из студентов передал полученные материалы в Саратовский Областной комитет партии, Александров не оставил без внимания опрометчивую рассылку неофициальной и конфиденциальной информации, без долгих рассуждений обвиненную в разглашении секретных материалов и групповщине, Панкратову вызвали на ковер к Жданову и Щербакову в начале сентября 1944 года и сняли с должности заместителя директора Института истории АН. В попытке спасти свою карьеру, она вновь занялась вопросом прогрессивной экспансии и тезисом «меньшего зла» и, кроме того, извинилась за действия, направленные против Александрова. См… РГАСПИ 17/125/224/103-146об.
509
Существует распространенное мнение, что Сталин способствовал профессиональной реабилитации Тарле после ссылки историка в Казахстан в 1931 году в связи с серией чисток в среде научной интеллигенции. См.: Бурдей. Историк и война. С. 180-187; Б. С. Каганович. Евгений Викторович Тарле и петербургская школа историков, СПб., 1995. С. 45-60. О концентрации сталинского внимания на войне см.: Дубровский и Бранденбергер. Итоговый партийный документ. С. 148-163.
510
Это утверждение вскользь приведено в: Anton Antonov-Ovseyenko. The Time of Stalin: Portrait of a Tyranny/Trans. George Saunders. New York, 1981. P. 290.
Косвенные доказательства скорее подтверждают последнее предположение: партийная верхушка потеряла интерес к нерусской истории, стоило Красной Армии перейти польскую границу в июле 1944 года. Сами за себя говорят второстепенные постановления ЦК, выпущенные в 1944-1945 годы. В них была подвергнута критике военная пропаганда в Казахстане, Татарстане и Башкирии [511] . В выражениях, схожих с яковлевской критикой «Истории Казахской ССР» в этих постановлениях осуждалась научная, художественная и литературная деятельность, представлявшая жизнь этих регионов при татаро-монгольском иге как «золотой век», и восхвалявшая непокорность русским царям. Подобные постановления предполагают следующее: партийное руководство решило, что пришло время положить конец использованию в республиках исторических лозунгов, продвигающих нерусских героев в ущерб русскому народу. Вскоре Александров выступил против издания «Идегея», средневекового татарского эпоса, заявив, что в нем выражены «чуждые татарскому народу националистические идеи». «Крупнейший феодал Золотой Орды, враг русского народа, изображается как национальный герой». Сравнивая Идегея с печально известными ханами Мамаем и Тохтамышем, Александров возмущался: этот татарский «герои» «стремился восстановить былое могущество Золотой Орды набегами на русскую землю». В заключении руководитель Агитпропа называл «Идегея» непродуктивным вкладом в мобилизацию всех сил на оборону страны; его вообще не следовало публиковать [512] . Большое число других республиканских и областных парторганизаций также подверглись критике за подобные издания в течение первых послевоенных лет.
511
Еще до совещания историков казахская партийная организация была раскритикована в апрельском постановлении ЦК (1944 года), за которым в октябре 1945 года последовали требования провести дальнейшее расследование. См.: РГАСПИ 17/125/340/78-85; 17/311/108-144. Татарская и башкирская партийные организации также подверглись яростным нападкам — см. постановления ЦК в апреле 1944 и январе 1945 гг., опубликованные в: Пропагандист. 1944. № 15-16. С. 19-22; Пропагандист. 1945. № 3-4. С. 16-18, соответственно. С выходом постановлений каждая организация была вынуждена предпринять схожие действия, см., например, постановление ЦК партии Татарстана в октябре 1944 года в: ЦГАИПД РТ 15/5/1143/51-69, опубл. в: «Идегеево побоище» ЦК ВКП (б). С. 116-117; и обсуждение схожего казахского постановления в: О подготовке 2-го издания «Истории Казахской ССР»//Большевик Казахстана. 1945. № 6. С. 49-51.
512
Александров. О некоторых задачах. 18. С. 17; также Бурдей. Историк и война. С. 150; М. Усманов. О трагедии эпоса и трагедиях людских//Идегей: Татарский народный эпос/Пер. С. Липкина. Казань, 1990. С. 248-249.
Война, таким образом, является ключом к пониманию заката пропаганды истории нерусских народов. Если в 1941-1943 годы подобные темы еще развивались и поддерживались определенными кругами, то во второй половине 1944 года от них не оставили камня на камне за разжигание нерусского национализма и игнорирование векового симбиоза, якобы объединявшего нерусские народы с их русскими собратьями. Другими словами, как только крайняя необходимость 1941-1943 годов стала ослабевать, партийная идеология вернулась к бескомпромиссной версии оформившейся после 1937 года линии: этническое превосходство русского народа в советском обществе. Национал-большевистская программа получила одобрение Сталина практически сразу же после войны. Подтверждением тому можно считать его печально известный тост за русский народ на приеме для командования Красной Армии в Кремле:
«Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.
Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего Советского народа и, прежде всего, русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «ура»).
Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение» [513] .
Откровенно противопоставляя лояльность русских другим народам, населяющих СССР, Сталин своим тостом в мае 1945 года официально одобрил восстановление этнической иерархии. Многие увидели в нем требование к пропагандистам сосредоточиться исключительно на русском народе и его историческом величии в течение первых послевоенных лет.
513
И. В. Сталин. Выступление И. В. Сталина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии, 24 мая 1945 года//О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1947. С. 197. Тост, в действительности произнесенный Сталиным, до того, как он был отредактирован для публикации, восхвалял «здравый смысл, общеполитический здравый смысл, терпение» русского народа. Переписывая тост, Сталин первоначально превозносил «широкую спину» русских, а потом переделал комплимент и написал: «стойкий характер». В. А. Невежин. Застольные речи Сталина: Документы и материалы. М., 2003. С. 462-476. Е. Зубкова недооценивает важность застольной речи Сталина в своей книге: Е. Зубкова Послевоенное советское общество: Политика и повседневность, 1945-1953. М., 2000. С. 36.
Обусловленное временем и тяжелым положением, ослабление военной пропаганды истории нерусских народов работало на распространение руссоцентризма в советском обществе в 1941-1945 годы – процесс, временами напоминавший порочный круг. Официальные заявления 1941-1942 годов, в которых русский народ представал главной боевой силой СССР и первым среди равных, способствовали преобладанию русских тем в пропагандистских материалах и печати. Со временем такая риторика полностью заслонила обсуждения нерусского героизма, позволяя господствующей идее о страшной цене, которую заплатил именно русский народ за победу, развиться на массовом уровне [514] . Похожие настроения в кругу партийной верхушки усилили ставку на руссоцентричную пропаганду [515] , ускоряя инициативы, которые в свою очередь еще больше обострили ситуацию в обществе. Внимание прессы к нерусскому героизму, возможно, замедлило бы расширение чувства русской исключительности [516] , однако полное игнорирование этой темы в конце 1930 годов привело к тому, что в 1941-1942 годы, когда представилась возможность рассказать всему СССР о славных боевых традициях нерусских народов, соответствующих материалов оказалось подготовлено мало. Некоторые серьезные исследования, например «История Казахской ССР» и «Очерки по истории Башкирии», увидели свет в 1943 году, но к тому времени было уже поздно предпринимать какие-то шаги. Более того, инерция руссоцентризма военного времени и отходящая на задний план необходимость мобилизовать все силы привели к тому, что к 1944 году партийное руководство стало расценивать подобные материалы как не только несвоевременные, но и вводящие в заблуждение. В результате, военное время, несмотря на согласованную работу нескольких высокопоставленных идеологов и придворных историков, например Панкратовой, обеспечило официальной линии, принятой после 1937 года, только уже в более руссоцентричной и этатистской форме, нежели перед началом войны.
514
Хотя официальные цифры так никогда и не были опубликованы, представляется, что военные потери были более или менее пропорциональны численности населения республик СССР. См.: G. Simon. Nationalismus und Nationalitatenpolitik in der Sowjetunion: Von der totalitaren Diktatur zur nachstalinischen Gesellschaft. Baden-Baden, 1986. S. 213-215.
515
Примеры интереса партийной верхушки к продвижению «русскости» и преуменьшению значения других культурных влияний в военное время, см. в: «Литературный фронт»: История политической цензуры, 1932-1946 Сборник документов/ Под ред. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 77-155; Костырченко. В плену у красного фараона. С. 9-18.
516
См. прим. 687.
Национал-большевизм как ясно выраженный идеологический курс стал впервые заметен во второй половине 1930 годов, но набор его лозунгов за четыре военных года подвергся серьезной трансформации. Довоенная пропаганда развивалась в течение двадцати пяти лет пролетарско-интернационалистической риторики. И хотя во второй половине 1930 годов соответствующие темы потеряли былую актуальность, они, тем не менее, оставались неотъемлемыми составляющими довоенного официального дискурса. После нападения Германии противоречия официальной линии быстро разделили партийных идеологов и придворных историков на два противоборствующих лагеря. Некоторые ратовали за нативистский, националистический жанр пропаганды – еретический, на первый взгляд, подход, резонировавший с неортодоксальным союзом советского государства с бывшими врагами в капиталистическом мире и церкви. Приверженцы более умеренных взглядов оставались упрямо верны официальному курсу, который получил развитие в конце 1930 годов, и активно участвовали в военной мобилизации как русских, так и нерусских народов. Подчас неонационалисты и «интернационалисты» занимали полярно противоположные позиции, выплескивая друг на друга всю желчь и сарказм. Этот раскол после совещания историков в 1944 году ввел в замешательство даже партийную верхушку.
Хотя партийное руководство так и не дало прямых указаний по выходу из тупиковой ситуации, благодаря динамике военного времени в конечном итоге было найдено окольное разрешение кризисной ситуации. Ослабевающий императив пропаганды «для нерусских» и напряженная атмосфера руссоцентризма военного времени привели к тому, что позиция «интернационалистов», например Панкратовой и ее союзников, к 1944 году устарела. Возможно, они смогли бы найти поддержку в историографических тезисах Жданова, однако неспособность партийного руководства сформулировать итоговый документ по результатам совещания позволила укрепить и без того жесткую руссоцентричную линию посредством ряда второстепенных постановлений ЦК, республиканских и областных парторганизаций. Заглавие первой послевоенной книги Панкратовой — «Великий русский народ» — не без горькой иронии говорит нам о том, что в конце концов даже ей пришлось принять новую историографическую ортодоксию. На самом деле данное заглавие определяет послевоенную программу всей исторической науки в целом [517] .
517
А.М. Панкратова. Великий русский народ. М., 1948.
Глава 8
Идеологические уроки в тылу
В июне 1943 года ведущий общеобразовательной программы по искусству Кастерина выступила перед коллегами на преподавательской конференции с заявлением, что первейшая обязанность учителей заключается в том, чтобы «возглавлять патриотический подъем советских школьников» [518] . Сам по себе этот призыв деятеля народного образования в годы войны не вызывает удивления, однако напрашивается вопрос, что именно имела в виду Кастерина под патриотическим подъемом. Ведь, с одной стороны, в том же 1943 году патриотические выступления в советской прессе граничили с русским национализмом, а с другой стороны, была с триумфом опубликована «История Казахской ССР». Правительство учредило новый орден Богдана Хмельницкого, который должен был пополнить ряд военных наград — орденов Александра Невского, Суворова и Кутузова. И как раз в 1943-1944 годы среди крупнейших советских идеологов велись ожесточенные споры по поводу того, что следует считать приоритетным в пропаганде в военное время.
518
ЦАОДМ 3/82/2/11/.