Да будем мы прощены
Шрифт:
– Мне кажется, моя мать была знакома с вашим отцом и раньше, – вставляю я.
– Она его и раньше пыталась от мамы увести, – отвечает девица.
– Это еще в школе было! – кричит мама через всю столовую. – Очень хороши эти новые слуховые аппараты. Я в то время не думала, что у них все так серьезно. Вы уж извините, это еще в школе было.
– Если можно спросить, где сейчас ваша мать?
– В «Маунт Синай» – потому-то он здесь и оказался. Они пошли поужинать, она упала, его уронила – он сломал бедро, а она ударилась головой. Все это время она в коме, и мы должны принять решение.
– Я понятия не имел.
– Сделайте мне одолжение – уберите вашу блудливую мамашу от нашего отца подальше.
– Послушайте, –
– Какой вы умненький-разумненький! – произносит дочь. – В словах «Отвалите от него к трепаной матери!» – что именно вы не расслышали? – орет она.
– Похоже, вас уже все расслышали, – говорит работница столовой, качая головой.
Я извиняюсь и возвращаюсь обратно к маме и Эшли.
– Ты знаешь, что его жена жива?
– Конечно, знаю, – отвечает мать. – Я ее тоже раньше знала – мы играли в пинокль. Он все время про нее рассказывает, пытается дозвониться до больницы. Она – овощ, – говорит мама. – Сестра держит трубку у нее около уха – или говорит, что держит, – и он с ней разговаривает. Вспоминает, что они делали и как жили. Напоминает, куда на медовый месяц ездили. – Она пожимает плечами. – А потом, когда вешает трубку, рыдает и хочет домой. А эти девчонки – они хуже всего. Если подумать, забрали бы они его домой, ухаживали бы за ним, возили бы на жену посмотреть. Эгоистичные стервы, вот они кто, но я этого ему не говорю, я говорю, у них своя жизнь, и она требует очень много времени. – Она встряхивает головой. – Но вот ты – ты же нашел время меня навестить? Вот так это и получается: если у тебя все хорошо, то заехать навестить мать времени нет. Ты, шлемазл, приезжаешь, на тебя можно рассчитывать, но ты жуткий зануда.
– Он хороший, – вступается за меня Эшли.
– Все нормально, – успокаиваю я ее. – У нас всегда были сложные отношения.
– Ба, а хочешь, мы тебя вывезем? Свозим куда-нибудь? – предлагает Эшли.
– Куда, например? – интересуется мама.
– Не знаю. Может, к нам домой поужинать?
Она мотает головой:
– Нет, не надо. Бывала я у вас дома – еда никуда не годится.
– Да ну, – говорит Эшли, ничуть не обескураженная. – Я теперь очень много готовлю; у меня все занятия по естественным наукам идут на тему «Кухня как лаборатория».
– Вы уж лучше приходите опять ко мне, милочка, – говорит мама, встает, посылает нам каждому воздушный поцелуй и уходит из столовой.
Мы с Эшли переглядываемся.
– Да, наша семья не похожа на другие, – говорит Эшли.
– Наши родные все сюрпризы преподносят, – соглашаюсь я.
Мы молча едем домой, ведем собаку на долгую прогулку и обсуждаем, что сделать на ужин.
– Я про пиццу думаю, – говорит Эшли.
– Тут отличное место есть, откуда развозят.
Она мотает головой:
– Сами сделаем.
– Из чего?
– Тесто, соус, сыр.
– Ты и правда любишь готовить, – замечаю я.
– А то, – отвечает она. – Мы с мисс Рини почти каждый вечер ужин готовили.
– Ты не ела с другими?
Она мотает головой:
– Мы готовили ужин и смотрели телевизор. Когда я уроки заканчивала.
Я киваю.
– Она говорила, что любит меня, – сообщает Эшли со сложной интонацией: настороженно-защитной и вопросительной одновременно.
– Наверняка любила, – подтверждаю я. Пауза. – А можно тебя спросить: сувениры из Вильямсберга – для нее были?
– Да, – отвечает Эшли. – Поэтому и должны были быть такими хорошими.
– Понятно, – говорю я. Потом мы оба молчим, пока животные не накормлены и тесто для пиццы не замешано.
– Она меня целовала, – говорит Эшли и смотрит в ожидании реакции. Я отвечаю ей абсолютно спокойным, заранее отрепетированным взглядом. – И поэтому я ее тоже целовала. Так это было мягко… не знаю, как описать.
– Это не обязательно, – говорю я и тут же жалею. Я не хотел ее обрывать.
– Это было хорошо. Так успокаивало – как когда мама. – И тут же она разражается плачем. – Она сказала, что я могу спать с ней в ее кровати, – говорит Эшли сквозь слезы. – И ты знаешь ведь, как говорят, типа, не садись в машины к незнакомым людям, не «френдись» ни с кем, кого в реале не знаешь, и все такое. А это же была мисс Рини, которую я знала, и давно.
– Эш, ты ничего плохого не делала. – Слезы буквально капают в тесто для пиццы. Мы оба это замечаем и не можем удержаться от смеха. – Соль, – говорю я. – Добавляет вкус.
– Я когда была маленькая, всегда чихала в тесто для блинчиков. Не нарочно, само получалось. Помогала маме его месить, и мука в нос попадала, и я всегда чихала прямо в миску.
Она шмыгает.
– Ты знаешь, кто тебя выдал?
У Эшли недоуменный вид.
– Кто про тебя рассказал?
– Бритни, – отвечает она не задумываясь. – Бритни завидовала, потому что втюрилась в мисс Рини, а это потому, наверное, что мама Бритни так мисс Рини превозносит. В общем, она стала вынюхивать, делать ей нечего, а отец у нее вроде шпиона, работающего на правительство. Вот она как-то раз спросила у мисс Рини, можно ли ей прийти после ужина, и пришла, а я как раз уроки делала, и сказала, что ей нужно с нами поговорить, с обеими, и выложила свои доказательства – фотографии и видеозаписи, сделанные скрытой камерой, она ее спрятала на подоконнике у мисс Рини. И сказала, что готова все забыть, если мы сделаем «менаж а труа», – я не знала, что это такое, и сейчас не очень понимаю. Мисс Рини очень сильно побледнела и сказала: «Это очень серьезно». Бритни еще несколько раз повторила про свой «менаж а труа», но я по-французски очень плохо понимаю, и вспомнился мне только спектакль «Стеклянный зверинец», который я весной смотрела – он французским словом «менажери» назывался. Сейчас тоже не знаю, правильно ли я поняла. А когда мисс Рини сказала, что должна «сообщить властям», Бритни испугалась, ушла к себе и приняла большую дозу какого-то лекарства, или комбинацию лекарств, потому что оказалось, у нее была странная такая проблема: у кого бы в доме она ни оставалась на уик-энд, она крала лекарства из аптечки. У нее даже есть бутылочка снотворных, принадлежавшая Джорджу Бушу, – отец для нее украл этот флакон. Там написано «Буш, Джордж», и название лекарства, и как часто его принимать. Видимо, очень многие знают про эту ее «привычку», и потому ее больше никто к себе не зовет. Она, наверное, не только лекарства воровала, и были девочки, которых в этих кражах обвиняли. И она приняла, типа, все таблетки, что у нее были, и отключилась в ванной, только сперва все-все всюду заблевала, и кошки ее нашли…
– Какие кошки?
– Ты серьезно? Кошки во всех домах живут, потому что есть мыши, потому что крошки, потому что все мы всегда что-нибудь грызем у себя в комнате по вечерам. Как в той книге – «Если дать мышке печенье».
– Я с этой книгой не знаком. Так Бритни все еще в школе?
Эшли кивает:
– Ее мать – выпускница и входит в совет школы. – Она замолкает на секунду. – Можно вопрос?
– Давай.
– Ты это делал с мамой?
Я молчу.
– Нейт говорит, что делал.
Все равно не знаю, как отвечать.
– Ты говорил, что мы должны быть друг с другом честны.
Я киваю.
– Это верно, что нам надо быть честными. Просто мне очень неудобно говорить о своих отношениях с твоей матерью.
– Я не прошу тебя о них говорить. Просто спросила: ты это с ней делал или нет?
Она скрещивает руки на груди.
– Да, – отвечаю я, покрываясь проливным потом.
– Ты любил маму?
Я киваю.
– Я почему спрашиваю: когда ты ребенок, очень трудно что-нибудь знать наверняка. Может, я даже и не понимаю, о чем говорю, – такое странное чувство… – Она не договаривает. – А не сходить ли тебе к доктору, пока ты дома? Может, имеет смысл записаться к педиатру?