Да будет так!
Шрифт:
Я познакомилась с хорошими людьми – кассиршами Фрэнсис и Кейти в магазине, а потом и с библиотекаршей миссис Копплмэн, когда начала ходить в местную библиотеку. Иногда мы с мамой видели на улице детей примерно моего возраста. Я помню, что думала, как здорово было бы с ними поиграть, но каждый раз, когда мы останавливались в парке, чтобы покачаться на качелях или покормить голубей, дети начинали перешептываться и отходили от нас подальше.
Глядя на маму, невозможно было понять, что с ней что-то не так, но все становилось ясно, стоило ей заговорить. У нее был тоненький, как у маленькой девочки, голос, и она знала всего двадцать
– Что, по-твоему, она имеет в виду? – спрашивала я Бернадетт.
– Только твоя мама это знает, – каждый раз отвечала она.
Это слово, «сооф», все время шуршало у меня в голове, напоминая о себе слабым покалыванием. Я думала о нем все чаще и чаще.
– Наверное, можно как-то узнать, что это значит? – снова спрашивала я Берни.
– Вряд ли, Хайди.
– Но что-то это все-таки должно значить, или мама бы его не говорила. Она наверняка знает, что имеет в виду.
– Может быть, но ты необязательно это тоже узнаешь. Поверь мне, Хайди, в жизни есть вещи, которые ты просто не можешь знать.
Но я не верила ей. Многое должно было произойти, чтобы я ей поверила.
Бернадетт разговаривала с моей матерью так же, как со своими кошками, словно напевая.
– Цветочек! Ну где же мой милый цветочек? – звала она каждое утро, когда приходила к нам через смежную дверь, чтобы помочь мне разбудить и одеть маму.
До того как мама научилась сама чистить зубы и причесываться, привести ее в порядок с утра было нелегко. Позднее все стало гораздо проще, хотя никогда нельзя было угадать, когда маме вздумается насупиться или накукситься – еще одно слово Берни. Думаю, нам обеим было легче знать, что в случае чего мы могли положиться друг на друга.
Милый цветочек или просто цветочек – так Бернадетт звала маму.
– Если, не дай бог, Сууф И. Я и правда ее настоящее имя, я надеюсь никогда не встретиться с человеком, который принес в этот мир такую нежную душу и назвал ее этим не пойми каким именем. Это просто-напросто жестоко, – возмущалась Берни.
– Почему жестоко? – спросила я.
– «Сууф И. Я» звучит обреченно, как «аминь».
– Как в Библии?
– Да, «аминь» – самое последнее слово в Библии. Так говорят, когда уже ничего не поделаешь, Хайди.
– Так же, как «конец»?
– Именно, – кивнула Бернадетт, – как «конец». Я считаю, что начало жизни, особенно трудной, заслуживает самого многообещающего имени, какое ты сможешь придумать. Например, Доун. Или Хоуп. Или Аврора. [3]
– А Хайди – многообещающее имя? – спросила я.
Она улыбнулась и дотронулась до моей щеки.
– Просто переполненное надеждой, – заверила она. – В любом случае, думаю, что несчастливая мысль дать твоей маме такое имя пришла в голову ее собственной матери, и вот что я скажу: встреть я когда-нибудь твою бабушку, я уж ей выскажу все, что на этот счет думаю.
3
Dawn (англ.) – заря, Hope (англ.) – надежда,
Странно, конечно, но до того, как Бернадетт заговорила о моей бабушке, мне даже в голову не приходило задуматься о том, что она у меня есть. Берни всегда говорила, что мы с мамой словно свалились с неба, и я, видимо, принимала это как данность.
– У мамы есть мама? – удивленно уточнила я.
– У всех есть мама, – ответила Берни.
– И где она?
– Это уже другой вопрос.
– И какой у него ответ?
Бернадетт рассмеялась:
– Не буду говорить, что его нет, поскольку точно знаю, что тебе это вряд ли понравится, Хайди-Хо.
– Но люди ведь не исчезают просто так, незаметно для всех, правда?
– Как правило, нет, – тихо сказала Берни.
Бернадетт любила делать списки, и, едва научившись читать и писать, я переняла у нее эту привычку. Списки Бернадетт в основном состояли из покупок и неотложных дел. Мои были похожи – я составляла их, пытаясь следить за порядком, – так, например, я начала вести список маминых слов, которые записывала на листок на дверце кухонного шкафчика. Но я делала и другие списки. Один из первых, что я помню, назывался «Что я знаю про маму». Он был не очень длинный.
Что я знаю про маму:
Имя: Сууф И. Я.
Очевидно, что тогда я еще не вполне овладела мастерством составления списков, потому что знала о своей матери куда больше, чем ее имя. Я могла бы записать, что ее рост – 152 сантиметра без обуви и что у нее такие же бледно-голубые глаза, как у меня, только более широко расставленные. Я могла бы написать, что она очень красивая и что у нее прямые волосы, а не кудрявые, как у меня, с пробором посередине, так что они свисают, как занавес, по обе стороны ее лица. Я знала и другие вещи. Например, что ей не нравилось носить носки, что она нервничала в плохую погоду и что она могла сделать все что угодно, если ей обещали за это мармеладку – только не зеленую. Я могла бы записать все это и многое другое, но, как я уже сказала, списки у меня тогда не очень хорошо получались. Я составляла их в красном блокноте на спирали с разделителями. Иногда мне жаль, что у меня его больше нет, чтобы напомнить мне, кем я была раньше.
После того как Бернадетт сказала, что это моя бабушка дала маме такое неказистое имя, я стала размышлять о вещах, которые раньше не приходили мне в голову.
– Кто я? – помню, спросила я Бернадетт как-то раз, когда мы были на кухне.
– Ты моя девочка, моя красавица, – пропела она в ответ.
– Нет, Берни, правда, кто я на самом деле?
– Ты Хайди. Хайди Я.
– И все? – уточнила я.
– Как по мне, так и это немало. Что же тебе еще нужно, кроме того, кто ты есть сейчас?
– Разве человек не должен знать свою историю? – не сдавалась я.
– Что же именно ты хочешь знать? – спросила Берни.
– Много чего.
– Например?
– Где я родилась и кто назвал меня Хайди.
– Может, тебя назвали так из-за книги или из-за фильма, того, что с Ширли Темпл. Как же мне нравились фильмы с ней!
– Но кто смотрел этот фильм? Мама? Бабушка?
– Какая тебе разница? – пожала плечами Бернадетт.
– Люди не должны догадываться, кто они. Они должны знать, – уверенно произнесла я.