Да здравствует Государь!
Шрифт:
Но зачем же все же его вызывают аж императорской телеграммой??
Потом генерал вспомнил рассказанное сослуживцем. Что де при обсуждении дел связанных с новой винтовкой монарх повелел выяснить — кто занимается пулеметами кроме Хайрема Максима — и представить ему все проекты какие обнаружатся.
Ну да — конечно — как всякому юнцу ему больше понятны всякие механические игрушки. Предок его игрался в солдатики — и доигрался: кулак Орлова выбил из него дух. А этот будет играть в пушечки и митральезки («Где б еще Орловых сыскать?», — мелькнуло в мозгу злой искрой). И министром недаром сделан Гурко — тот подыграл Царёнышу и вернул
И вызван он в Петербург за репутацию «штыколюба» и врага стрельбы.
Драгомиров с хитринкой ухмыльнулся в усы.
Небось думает вытащить старого заслуженного генерала да натравить на него ловких штабных выставив трактирным мальчиком для битья — из молодых да ранних — чтобы лишний раз утвердить и свою власть и свои идейки. А вот ему! Покажем что согласны с новыми веяниями. И Драгомиров тут же принялся обдумывать — что скажет монарху. О Драгомирове всегда говорили как о хорошем знатоке тактики — вот и будет лихой ловкий маневр. И предстанет он перед светлые гардемаринские очи не ретроградом — а мудрым и осторожным человеком пекущимся лишь за то чтобы во всем была мера. И на бумагу дорожного блокнота легли строки первых тезисов…
«Пуля и штык не исключают, но дополняют друг друга; первая прокладывает дорогу второму, и упускать из вида ту, либо другой одинаково нерационально, и рано или поздно, но неминуемо ведет к катастрофам»…
И вот сейчас, поднимаясь по лестнице Зимнего дворца он повторял про себя тезисы того что выскажет Георгию по военному вопросу. Дело серьезное — многое зависит от того, что решит сей юнец сегодня. Поэтому надо постараться его удивить — «Удивить — значит победить» как говорил Суворов. И если ему и в самом деле нравятся пулеметы — будет сказано что русской армии нужно побольше пулеметов. И вот сейчас он стоял и ждал — глядя на сидевшего в кресле молодого человека. Ждал, ощущая странную тревогу.
— Господин Драгомиров, — услышал он негромкий и какой-то слегка печальный голос. Конечно неприятно когда Наших офицеров вы именуете «фазанами» и обещаете воткнуть им перья… неудобно сказать куда. И когда вы третируете Наших министров — уподобляясь турецкому паше в своем пашалыке — ни во что не ставящем Стамбул. Но даже глупец или самодур еще могут быть верными слугами престолу. Но вот человек в здравом уме и твердой памяти готовый перейти на сторону заговорщиков и не видящий в этом ничего особенного не может состоять в императорской службе. Чтобы сообщить об этом я вас и вызвал.
Генерал ощутил страх и непонимание.
«Заговор? В Киеве? «Голубые мундиры» что-то обнаружили? Но при чем тут я?»
— Ваше Императорское величество, — Драгомиров еще подумал мельком что голос его отчего то звучит как будто со стороны и совершенно не похоже на себя. Государь — я право же не понимаю — о каких заговорщиках идет речь. Я могу заверить что никаких сведений о каком то заговоре в Киеве или наместничестве мне не докладывали. Я готов понести наказание, если в мою бытность проглядели злоумышленников — но я не всемогущ и не всеведущ — и разве что в этом виноват…
— Это не в Киеве. Это в Санкт-Петербурге, — произнес Георгий. Я о том о чем вы говорили восемь лет назад с майором Тихоцким. Вы выразились в том смысле что готовы примкнуть к смутьянам если они будут иметь успех со своей… — злость проступила на молодом лице Царёныша — «военно-революционной организацией»..
— Ваше
— Я право же не знаю… никакого разговора по сути и не было — так — пустая болтовня — признаю — глупая и недостойная меня. Тем более свято убежден что сия организация если и существовала то лишь в воображении самого майора и двух — трех ее собутыльников.
— Это лишь ваши гипотезы. А ваше молчание и ваши слова — это факт, имеющий значение и для суда, — монарх был сама неумолимость.
«Суд?! О Боже? Неужели… Он решиться и на Это?» А Драгомиров еще пожелал зла Черевину…
— Но вы правы о глупости и недостойности. Вы вместо сообщения о заговоре и измене предписанного любому верноподданному скрыли и обращение к вам означенного майора и его слова.
— Но это именно слова, — воскликнул Драгомиров — у меня были лишь слова — мои против его.
— Да… — как бы в раздумье Георгий покачал головой. — У вас было ваше слово против его слов. Слово майора против слова генерала и наставника царствовавшего монарха. Вы предали моего отца — который заметим не сделал вам ничего дурного кроме повышения в чинах и по службе! — в голосе государя звучал прорвавшийся кипящей лавой гнев.
Повисло долгое молчание.
— Что с мной будет? — вдруг вымолвил Драгомиров. И словно спохватившись добавил, — Ваше императорское величество.
— Отставка без мундира, — бросил Георгий, опуская голову к бумагам. Драгомиров вдруг понял что он уже не существует для Монарха. И вышел волоча ноги.
У выхода из приемной дорогу ему перегородили четверо. Трое жандармов — ротмистр с двумя нижними чинами, и полковник лейб-гвардии. Он узнал Ширинкина.
— Михаил Иванович Драгомиров? — произнес тот не поприветствовав старшего по чину. — Вам высочайше предписано покинуть Санкт-Петербург и последовать в ваше имение где надлежит пребывать до особого распоряжения.
— Да, конечно, — согласился теперь уже бывший генерал. — Я сейчас же соберусь и уже завтра выеду.
— Никак нет, — Ширинкин был сама невозмутимость, — согласно приказу вас незамедлительно доставят на вокзал, и препроводят к месту жительству.
Драгомиров угрюмо набычился, загоревшись запоздалым гневом.
И жандармы синхронно придвинулись поближе.
— Я что — арестован?? — каркнул Драгомиров.
— Никак нет, — уточнил ротмистр. — Вас предписано доставить. В остальном вы свободны. Пока свободны…
— Ваше императорское величество, — спросил министр выслушав сообщение о судьбе Драгомирова. — Не оспаривая Вашего решения — могу ли я узнать о причине подобной суровости?
— Господин Драгомиров, как мне стало известно, игрался в политику и примерял на себя облик Бонапартия, — сухо уточнил Георгий. Видимо общение с покойным Скобелевым не пошло ему на пользу. В этой связи — я намерен переменить порядок службы и вообще — утвердить положение, при котором даже тень нелояльности высказанной частным или еще каким-то образом делает нахождение на службе невозможным. Невозможно господин Гурко быть верным присяге в присутственные часы и вольнодумцем за ужином. И очищение армии от… — он замешкался подбирая слова — нигилиствующих — также как от скобелевщины и доморощенных буланжистов и будет в числе первостепенных дел. Моих и ваших.