Дача Лэндора

По Эдгар Аллан

Действительно, вряд ли мог быть более простой, беспритязательный коттедж. Его удивительное впечатление всецело заключалось в его живописности. Глядя на этот дом, я готов был думать, что какой-нибудь замечательный пейзажист построил его своей кистью.

Место, с которого я рассматривал долину, не было наилучшим пунктом для рассматривания дома. В виду этого я опишу его таким, каким наблюдал позднее — с каменной стенки, на южной оконечности амфитеатра.

Главный корпус здания имел около двадцати четырех футов в длину и шестнадцать в ширину, — не более. Высота его от земли до конька крыши, не превосходила восемнадцати футов. К западному концу этой постройки примыкала другая, втрое меньших размеров; линия фаса отступила на два ярда от линии главного здания; линия крыши, разумеется, приходилась значительно ниже главной кровли. Под прямым

углом к этим постройкам, приблизительно от середины заднего фаса главной, отходило третье здание, — очень маленькое, — втрое меньше западного крыла. Кровли обеих больших построек были очень крутые, они спускались от конька длинной вогнутой линией и простирались по крайней мере на четыре фута от стены, образуя кровлю двух галерей. Эти последние кровли, конечно, не нуждались в опоре, но так как они имели такой вид, как будто нуждаются в ней, то и поддерживались по углам тонкими и совершенно гладкими столбами. Крыша северного крыла была простым продолжением главной крыши. Между главным строением и западным крылом поднималась высокая четырехугольная труба из черных и красных голландских кирпичей, с выдающимся кирпичным карнизом на верхушке. Крыши выдавались также над боковыми стенами: в главном строении на четыре фута с восточной стороны и на два с западной. Главная дверь была не в самой середине здания, а несколько ближе к восточному концу, на западном помещались два окна. Они не достигали до пола, но были гораздо длиннее и уже, чем обыкновенно устраиваются окна, — с трехугольными, но широкими стеклами. Верхняя половина двери была стеклянная, тоже с трехугольными стеклами, которые закрывались на ночь ставнями. Дверь западного крыла, — самого простого устройства, — находилась в боковой стене; единственное окно помещалось на южной стороне. В северном крыле вовсе не было двери, и только одно окно на восточной стороне. Лестница (с перилами) поднималась вдоль восточной глухой стены диагонально — вход был с юга; под навесом далеко выдающейся кровли, она вела к двери на чердак, освещавшийся одним окном и, по-видимому, служивший кладовой.

Галереи главного строения и западного не имели пола, но у дверей и у каждого из окон лежали большие, плоские, неправильной формы гранитные плиты, окруженные восхитительным дерном. Тропинки из таких же плит — не плотно прилаженных друг к дружке, но разделенных полосками бархатного дерна, вели к хрустальному ручью, пробивавшемуся шагах в пяти от дома, к дороге и к маленьким постройкам на севере, за речкой, скрывавшимся в кущах акаций и катальп.

Шагах в шести от главной двери коттеджа возвышался фантастический сухой ствол грушевого дерева, обвитый с верхушки до корней роскошно цветущими биньониями. На ветвях этого дерева висели клетки различных размеров и форм. В одной из них, цилиндрической с кольцом наверху, суетился пересмешник, в другой — иволга, в клетках поменьше заливались канарейки.

Столбы галерей были обвиты жасмином и душистой жимолостью, а в углу, образуемом главным зданием и западным крылом, вился роскошный виноград. Он взбирался сначала на крышу пристройки, оттуда на кровлю главного здания и далее по коньку, пуская вправо и влево свои цепкие усы, до восточного края, где свешивался над лестницей.

Дом с его пристройками был построен из старомодных голландских черепиц, широких и с незакругленными углами. Особенность этого материала в том, что постройка кажется шире внизу, чем вверху, на манер египетской архитектуры, и в данном случае это чрезвычайно живописное впечатление усиливалось благодаря горшкам с пышными цветами, окружавшим основание построек.

Черепицы были выкрашены в тускло-серую краску, представлявшую удивительно приятную, противоположность яркой зелени листьев тюльпанного дерева, осенявшего дом своими ветвями.

Как выше сказано, каменная стена представляла наилучшую точку для рассматривания дома; отсюда глаз охватывал разом оба фронта с живописной восточной стеной и, в то же время, мог видеть северное крыло и почти половину легкого мостика, переброшенного через ручей по близости от построек.

Я не долго оставался на вершине холма, хотя достаточно, чтобы осмотреть в подробности развертывавшуюся передо мной картину. Ясно было, что я сбился с дороги; это достаточное извинение для путника, чтобы отворить ворота и попытаться войти. Так я и сделал.

За воротами дорога спускалась по склону вдоль северо-восточных утесов. Она привела меня к подножию северного обрыва, а оттуда, через мост, мимо восточной стены, к главной двери.

Когда я свернул за угол стены, пес бросился ко мне молча, но с выражением тигра. Я протянул ему руку в знак дружбы. Я еще не

видал собаки, которая устояла бы перед таким приветствием. Действительно, он не только перестал скалить зубы и замахал хвостом, но протянул мне лапу, а затем обратился с такими же любезностями к моему Понто.

Не замечая нигде колокольчика, я постучал в полуоткрытую дверь своей палкой. В ту же минуту на пороге появилась фигура молодой женщины лет двадцати восьми, стройная или скорее тонкая, выше среднего роста. Когда она приблизилась ко мне со скромной решительностью, не поддающейся никакому описанию, я подумал: «Вот где я нахожу совершенство естественное в противоположность искусственной грации». Мое следующее впечатление, несравненно более сильное, чем первое, я могу назвать энтузиазмом. Никогда еще выражение романтичности, если можно так выразиться, или несветскости, подобное тому, которое светилось в ее полуопущенных глазах, не проникало так глубоко мне в душу. Не знаю почему, но это особенное выражение глаз, сказывающееся иногда и в складе губ, сильнее всего, может быть, даже одно чарует меня в женщине. Романтическое, если только читатель правильно понимает смысл, который я придаю этому выражению, романтическое и женственное, по моему мнению, синонимы, а в конце концов мужчина истинно любит в женщине именно ее женственность. Глаза Анни (я слышал, как кто-то окликнул ее из дома: «Анни, милая!») были «серые, неземные», волосы светло-каштановые; вот все, что я успел заметить в ту минуту.

На ее любезное приглашение я вошел в довольно просторные сени. Явившись главным образом для наблюдения, я успел заметить направо от себя окно, такое же как в переднем фасаде дома, налево дверь в главные комнаты, и прямо перед собою другую дверь, открытую, так что я мог рассмотреть небольшую комнату, по-видимому, кабинет и большое окно с выступом, выходившее на север.

Войдя в гостиную, я очутился перед мистером Лэндором — такова была его фамилия, которую я узнал впоследствии. Он встретил меня любезно, но я больше занят был обстановкой жилища, чем хозяином.

В северном крыле находилась спальня, сообщавшаяся с гостиной; на запад от двери в спальню — окно, выходившее на ручей; на западном конце гостиной — камин и дверь в западное крыло, вероятно, служившее кухней.

Обстановка гостиной отличалась необычайной простотой. Пол — устлан превосходным толстым ковром с зелеными узорами по белому полю. На окнах — снежно- белые кисейные занавеси; они опускались прямыми, правильными складками как раз до пола. Стены были обиты изящными французскими обоями — серебристо белыми, с светло-зеленой полоской зигзагами. Их однообразие нарушалось только тремя прекрасными жюльеновскими литографиями a trois crayons [5] без рамок. Один их этих рисунков изображал сцену восточной роскоши или, скорее, сладострастия; другой — необычайно живую картину карнавала; третий — греческую женскую головку: такое божественно прекрасное лицо, с таким вызывающе-неопределенным выражением, какого мне еще не случалось видеть.

5

В три цвета (франц.)

Мебель состояла из круглого стола, нескольких стульев (включая кресло-качалку) и дивана или «канапе» — деревянного, липового, окрашенного в желтовато-белую краску с легкими зелеными разводами, с соломенным сиденьем. Стулья и стол были подобраны друг к другу, но формы их, очевидно, измышлены тем же мозгом, который устраивал именье, — невозможно представить себе что-нибудь более изящное.

На столе помещались несколько книг, широкий квадратный хрустальный флакон с какими-то новыми духами, простая астральная лампа с итальянским абажуром и большая ваза с великолепными цветами. Цветы ярких окрасок и нежного запаха представляли единственное украшение комнаты. На камине возвышалась огромная ваза с пышными геранями. На трехугольных полочках по углам комнаты красовались такие же вазы с различными цветами. На каминной доске находились два-три букета поменьше, а пучки поздних фиалок виднелись на окнах.

Цель этой статьи исчерпывается подробным описанием дачи мистера Лэндора, как я ее нашел.

Перевод М. А. Энгельгардта