Дахут, дочь короля
Шрифт:
— Я, твой Отец в Митре. — Грациллоний тут же пожалел о своих словах. Он и представить себе не мог, что они будут такими жестокими. От них Томмалтах аж съежился. Смелость быстро к нему вернулась. Грациллоний этим восхитился.
— Я тоже съел твою соль. — Выпалил Томмалтах. — Митра свидетель, это не по моей воле. Люди и раньше восставали против несправедливых правителей. А вы отказываете Дахут в справедливости.
Он любит ее, подумал Грациллоний. Любит с безрассудством молодого человека, как и я любил Дахилис. Я это уже знал. Это было написано у него на лбу, как у многих других,
Томмалтах разинул рот. Через секунду произнес невнятно:
— Вы бы правда так сделали?
— Допустим, да.
Томмалтах взял себя в руки.
— Я ведь не могу отступать, не так ли?
Грациллоний горестно ему улыбнулся.
— Не можешь или не станешь? Что ж, без разницы. Я не могу уступить.
— Тогда мы должны драться. — Томмалтах упал на колени. Закрыл лицо и зарыдал. — Прости меня, Отец!
Грациллоний едва этого не сделал. Но нет, подумал он, это будет не мудро. Тут был молодой противник, умелый, сильный. Пусть хотя бы останется в нерешительности.
— Я немедленно пошлю человека в Ис, — сказал римский тактик. Подготовка займет час-два. Будь здесь вовремя. — Он с трудом заставил себя добавить: — Предатель. — Повернулся и ушел обратно в дом.
Тамбилис ждала. Не обращая внимания на глазеющих слуг, бросилась к нему.
— О, Граллон, Граллон! — Он обнял ее, погладил по волосам, пробормотал, что она не должна плакать, потому что все было под контролем.
Она отступила и спросила в отчаянии:
— Я должна буду спать с твоим убийцей? Как я смогу?
— Твои Боги укрепят тебя, — сказал он.
Она отступила, как отступил Томмалтах: и так же как и шотландец, взяла себя в руки и ответила:
— Нет, что я говорю. Какая мне будет разница. Тебя ведь больше не будет.
Он изобразил смех и похлопал ее под подбородком.
— Отчего же, я намерен еще много лет жить в этом мире и терпеть плевки бесчисленных глупцов.
Потом отдал приказания и начал разминаться — перед битвой ни еды, ни питья, лишь немного воды. Остальные мысли он вслух говорить не стал.
Морская охрана со своими лошадьми и собаками, а также те, что чуть поодаль по дороге сдерживали крикливый народ; Сорен в одеяниях; вооруженные легионеры в горе — все было страшно знакомо, еще один поворот жернова. Томмалтах, казалось, уже успокоился; на губах даже играла легкая улыбка. Грациллонию было интересно, как его примет Дахут в случае его победы. Она, конечно, погоревала бы о потере папы… Но необязательно.
Сорен завершил церемонию. Он добавил:
— Да исполнится воля Богов. — Вздрогнув, Грациллоний скользнул взглядом по тяжелым чертам.
В ответ была непримиримость. В его глазах, понял Грациллоний, я стал другим Колконором. Это была единственная мысль.
Он отбросил ее и показал дорогу в Лес. На просеке он остановился.
— Здесь мы обычно работаем, — сказал он. Ослабь в неприятеле чувство боя, помни, что его народом владеет Богиня войны. Напомни, что этот римский меч раньше завершал жизни здесь, средь огромных, голых зимних деревьев. Небо над головой было почти белое, солнце, морозное колесо, отбрасывающее тени-скелеты. Цвет травы под ногами иссяк.
— За Дахут, — вполголоса пропел Томмалтах. — Оба мы сражаемся за Дахут.
Слова были шотландские, но вполне родственные британским или гэльским, понятным Грациллонию.
— Давай начнем и закончим, — ответил он на латыни. Он вытащил меч, наклонил большой римский щит, разок пожал плечами, чтобы удостовериться, что броня сидит как надо.
На Томмалтахе не сверкало железо. Он по-прежнему улыбался, а в глазах был потусторонний свет. То был не взгляд лунатика, как у франка Храмна, а какая-то бесчеловечная веселость. Тем не менее он медленно двигался с уверенностью и подвижностью рыси. Очевидно, он хотел сравнить почти полную свою наготу и длину оружия с обмундированием врага. К тому же юноша, дикий; он мог выматывать Грациллония до тех пор, пока у него не останется сил достаточно быстро поднимать щит.
Старый барсук и молодой волк. Какой молодой волк!
Томмалтах осторожно отвел меч, пока кружил. Грациллоний повернулся, чтобы быть к нему лицом: меньше радиус проще осуществить атаку. Очевидно, Томмалтах надеялся улучить возможность, обманув бдительность римлянина, ударить его в шею или в бедро с заднего угла. Очевидно, он уже понял, что для этого ему самому нужно держать щит наготове, чтобы отражать происки римлянина. Это было легко и быстро исполнимо.
Грациллоний отходил дюйм за дюймом. Если бы он смог завлечь Томмалтаха под дерево, как Храмна — Томмалтах па приманку не клюнул. Он увеличил расстояние между ними. Наконец он встал на месте. В конце концов, король должен сражаться.
Так и будет. Грациллоний пошел вперед.
Шотландское лезвие засвистело, завыло, ударило и отскочило, преследуя. Преодолеть барсука. Но барсук знал, как оценить каждый предстоящий удар, как уворачиваться щитом и встречать его, с такими незначительными переменами, едва расходуя силы, тогда как само тело не утруждалось, сберегая дыхание и без конца следя.
Томмалтах, задыхаясь, попятился назад. Грациллоний пошел на него.
Их глаза встретились, и снова странная близость, как у любовников. Томмалтах закричал и обрушил целый поток ударов. Он забыл о щите. Грациллоний увидел ошибку и, создав прикрытие для себя самого, двинулся вперед — ослабив напряжение в одном из колен, на которое опирался, качнулся таким образом вперед, словно на волне, — и ударил. Меч с силой вошел в юношу над левым бедром. Грациллоний повернул клинок.
От удара Томмалтах опустился на землю. Море крови; так бывало всегда. Грациллоний стоял в стороне. Юноша успел прошептать то или иное, что могло иметь или не иметь значения, забился в агонии и умер.
Глава двенадцатая
Служанка впустила Бодилис. Услышав, Дахут вошла в атрий.
— Добро пожаловать, — невыразительно сказала она. Королева предупредила заранее, и молодая женщина решила ее принять.
Бодилис поспешила через весь зал обнять ее.