Далекие Шатры
Шрифт:
Первый вечер прошел сумбурно. Едва лишь паланкин окружного инспектора скрылся из виду, его преемника осадила шумная толпа с требованиями выплаты жалованья, обвинениями в воровстве, грубости и прочих видах притеснения, с громкими жалобами по самым разным поводам: от неудовлетворительных условий проживания до конфликта между погонщиками верблюдов и махаутами. Такое поведение людей объяснялось просто: возраст и звание нового сахиба, сменившего Картера-сахиба, наводили на мысль о неопытности, и на основании одного только этого обитатели лагеря и отцы города пришли к заключению, что сиркар прислал почти оскорбительно некомпетентного представителя на роль «пастушьей собаки, снабженца и няньки». Посему они повели себя вполне предсказуемо, но уже примерно через пять минут поняли ошибочность своего первого впечатления.
«Я обратился к ним с речью, – так описывал Аш эту сцену в письме к Уолли, – и в самом скором времени нам удалось уладить все вопросы». Подобное описание, вероятно, не хуже любого другого, хотя оно не дает понятия о сильном впечатлении, произведенном словами и самой личностью Аша на шумное собрание людей в каридкотском лагере. Они никогда прежде не встречали сахиба, умеющего говорить на их языке столь свободно и красочно, как этот молодой сахиб, или вкладывать столько убедительности и здравого смысла в десяток четких коротких фраз. Немногие ангрези-логи, с которыми этим людям прежде доводилось сталкиваться, были либо вежливыми чиновниками, усердно, но безуспешно пытавшимися понять чуждую им точку зрения, либо менее вежливыми сахибами, приезжавшими с инспекцией или с целью поохотиться, которые легко теряли самообладание и кричали на них, когда были чем-то недовольны. Пелам-сахиб держался совершенно иначе. Он говорил с ними как многоопытный сирдар, хорошо знающий жизненный уклад своих людей и обычаи своего округа и привыкший к безоговорочному подчинению. Аш, как станет видно впоследствии, многому научился на полковых дурбарах.
Собравшиеся выслушали Аша и прониклись к нему приязнью: вот человек, который их понимает и которого они понимают. К тому времени, когда они свернули палатки и приготовились двинуться в путь, все предъявленные городскими жителями счета были оплачены, почти все спорные вопросы улажены, а Аш умудрился встретиться и обменяться любезностями с большинством высокопоставленных придворных из свиты, хотя не успел разобраться, кто есть кто, и запомнил лишь длинную череду из многих десятков лиц, каждое из которых на мгновение пряталось за ладонями, сложенными в традиционном индийском жесте приветствия. Позже он получит возможность узнать всех поближе, но сейчас самым важным было поскорее тронуться в путь. Совет поторопиться, данный окружным инспектором, казался разумным, и Аш решил вести огромную процессию со всей возможной скоростью и нигде не задерживаться более чем на одну-две ночи, чтобы не повторить допущенной в Динагундже ошибки, состоявшей в злоупотреблении гостеприимством местных жителей. Почти восемь тысяч людей и свыше четырех тысяч вьючных животных страшнее нашествия саранчи, и Аш ясно понимал, что без тщательно спланированных и продуманных действий они произведут на своем пути чудовищное опустошение и разорение.
В первый день похода он не смог уделить внимание отдельным людям, потому что постоянно ездил взад-вперед вдоль длинной колонны, оценивая ее численный состав, построение, возможную предельную скорость передвижения и таким образом бессознательно выполняя одну из ролей, упомянутых в разговоре с Уолли, – роль пастушьего пса. Особых трудностей у него не возникало, поскольку двигались они медленно. Растянувшаяся на милю колонна, окутанная облаками пыли, шла таким же неспешным шагом, как слоны, и часто останавливалась, чтобы отдохнуть, поболтать, побраниться, подождать отставших или набрать воды в колодцах у обочины дороги. По меньшей мере треть слонов несла поклажу, а все остальные – кроме четырех парадных слонов – везли значительное количество каридкотских солдат и причудливый набор оружия, включающий тяжелые железные пушки.
Четыре парадных слона несли на спинах роскошные паланкины из чеканного золота и серебра, в которых раджкумари со своими придворными дамами, младшим братом и несколькими высокопоставленными особами из числа сопровождающих лиц поедут в день бракосочетания. Изначально предполагалось, что невесты будут в них путешествовать, но из-за медленной развалистой поступи огромных животных паланкины сильно раскачивались, и младшая невеста (а также главная, так как она приходилась махарадже родной сестрой) вскоре пожаловалась на тошноту и потребовала пересадить ее вместе с сестрой, с которой не желала расставаться, в ратху – запряженную волами повозку с куполообразной крышей и расшитыми занавесями.
– Принцесса сильно нервничает, – пояснил старший евнух, извиняясь перед Ашем за задержку, вызванную этими перемещениями. – Она никогда прежде не покидала стен зенаны, и она тоскует по дому и сильно напугана.
В первый день они покрыли менее девяти миль, а по прямой так всего три, ибо дорога вилась и петляла между низкими, покрытыми кустарником холмами, представляющими собой просто складки почвы. Было ясно, что нередко они будут проходить еще меньшее расстояние, и тем же вечером, изучив топографическую карту местности и подсчитав, что за неделю они будут преодолевать в среднем пятьдесят-шестьдесят миль, Аш понял: если так пойдет и дальше, он вернется в Равалпинди лишь через несколько месяцев. Эта мысль ничуть его не расстроила: кочевая жизнь с постоянной сменой пейзажей очень нравилась ему и он испытывал радостное возбуждение от сознания, что свободен от надзора старших по званию офицеров, несет единоличную ответственность за несколько тысяч людей и ни перед кем не обязан отчитываться.
В середине следующего дня Аш запоздало вспомнил о прибытии младшего брата махараджи, но на вопрос, может ли он засвидетельствовать свое почтение маленькому принцу, получил ответ, что тому нездоровится (говорят, он переел сластей) и лучше подождать один-два дня. Сахиба известят, как только ребенок полностью оправится. А пока, в знак особого расположения, он приглашается на встречу с сестрами принца.
Шатер невест был самым большим в лагере, а поскольку его всегда разбивали первым, остальные палатки стояли вокруг него концентрическими кругами: палатки внутреннего круга занимали придворные дамы, служанки и евнухи, а палатки второго круга – высокие должностные лица, дворцовые стражники и малолетний принц со своей личной прислугой. Здесь же по праву полагалось размещаться и Ашу, но он предпочитал место потише и подальше от центра и распорядился ставить свою палатку на окраине лагеря, которая в данный вечер находилась на значительном расстоянии от шатра невест. На встречу его сопроводили два офицера из стражи и пожилой господин, накануне вечером представленный Ашу как Рао-сахиб, брат покойного махараджи и дядя двух принцесс.
Традиция парды – ношения чадры и затворничества женщин, – перенятая индусской Индией от мусульманских завоевателей, не уходила корнями в далекое прошлое страны, поэтому не так уж и удивительно, что Ашу позволили увидеться с двумя его подопечными. Будучи сахибом и чужестранцем, а самое главное, представителем британской власти, в чьи обязанности входило заботиться о безопасности и благополучии принцесс в ходе путешествия, он заслуживал особого отношения и удостоился чести побеседовать с ними (подобной чести не удостоился бы любой другой мужчина, не относящийся к числу близких родственников). Разговор, однако, был коротким и происходил отнюдь не с глазу на глаз, а в присутствии дяди девушек и второго пожилого родственника, Малдео Рая, а также компаньонки – дальней родственницы по имени Анпора-Баи, нескольких придворных дам, евнуха и полудюжины малолетних ребятишек. Ради соблюдения приличий обе невесты и Анпора-Баи частично прикрывали лицо свободным концом расшитого, отделанного бахромой сари таким образом, чтобы видными оставались только глаза и часть лба. Но так как сари были из тончайшего бенаресского шелка, этот жест носил скорее символический характер, и Аш получил возможность составить ясное представление о внешности девушек.
«Ты был совершенно прав насчет них, – написал он Уолли в пространном постскриптуме к письму с рассказом о своем прибытии в лагерь. – Они чудо как хороши. Во всяком случае, младшая. Ей еще не стукнуло четырнадцати, и она очень похожа на супругу Шах-Джахана, владычицу Таджа с той миниатюры. Я сумел хорошо рассмотреть ее: один из детишек дернул ее за сари, пытаясь привлечь к себе внимание, и вырвал у нее из руки уголок ткани, прикрывавший лицо. Она прелестнейшее создание из всех, какие тебе доводилось встречать в жизни, и благодарение Небу, что ты не можешь увидеть сию юную особу, ибо ты, впечатлительный кельт, влюбился бы в нее с первого взгляда и не знал бы удержу в своей страсти. Ты бы рифмовал свои „кровь“, „любовь“ и „вновь“ на всем пути отсюда до Бхитхора, а я едва ли сумел бы вынести такое. Слава богу, я нечувствительный мрачный мизантроп! Вторая сестра держалась незаметно, и она вполне взрослая, восемнадцати лет самое малое, – старая дева по здешним понятиям. Я не понимаю, почему ее не выдали замуж несколько лет назад, могу лишь предположить, что она дочь какой-нибудь младшей жены или, возможно, наложницы покойного махараджи, и она, насколько я сумел рассмотреть, не отвечает индийским представлениям о красоте. Да и моим тоже, коли на то пошло. Слишком высокая, и лицо у нее скорее квадратное. Я предпочитаю овальные лица. Но глаза восхитительные – глубокие, как „озерки Есевонские, что у ворот Батраббима“ [25] , и не черные, как у сестры, а цвета торфяной воды, с золотыми крапинками. Ну разве не хотел бы ты оказаться на моем месте?»
25
Песнь песней Соломона, 7: 5.
Пускай Аш и зарекомендовал себя нечувствительным мрачным мизантропом, однако тот факт, что каридкотские принцессы оказались далеко не дурнушками, добавил приятной остроты ситуации, хотя он не рассчитывал видеться с ними часто, так что их наружность не имела особого значения. Но все же сознание, что он сопровождает двух очаровательных молодых особ, а не толстомордых неряшливых девиц, какими рисовал их в своем воображении, привнесло во все происходящее романтический оттенок и даже придало некую чарующую привлекательность шуму, грязи и неудобствам огромного лагеря. И Аш неспешным шагом вернулся к своей палатке, напевая себе под нос старую детскую песенку, в которой говорилось о даме, ехавшей к Банбери-Кросс «с кольцами на пальцах и бубенцами на щиколотках», и вспоминая имена легендарных красавиц, чьи истории описаны в «Раджастхане» Тода [26] : четырнадцатилетней Хамеду, супруги Хамаяна; прелестной Падмини, «прекраснейшей на свете», чья роковая красота стала причиной первого и самого страшного разграбления Читора; Мумтаз-Махал, «Жемчужины Дворца», в память о которой скорбящий муж воздвиг беломраморное чудо Тадж-Махал. Наверное, Уолли все-таки прав и все принцессы действительно прекрасны.
26
Тод Джеймс – английский исследователь Индии, в 1829 г. опубликовавший книгу «Анналы и древности Раджастхана».