Далекий светлый терем (сборник)
Шрифт:
Мое словоблудие оказалось недостаточным. К тому же сочли, как выяснилось потом, что поставлен гипноблок, и мой ранг лазутчика сразу повысился. Жрецы-техники ушли, взамен явился, как я решил, настоящий палач. Привязав к столбу, меня снова накачивали ядами. Теперь химическими. Дикая боль выворачивала внутренности, разбухшее сердце стояло в горле. Но дозы были подобраны так, что сознание я почти не терял. Что я кричал, что говорил – не помню. Знаю зато твердо: хотел бы что-то утаить, не вырвали бы. Сам открыл в себе упрямство
Без пыток прошел только один день. Я решил, что пришел конец пыткам, но только теперь попал к настоящему мастеру заплечных дел. Меня отволокли в другую комнату, где я увидел дыбу, «испанские сапоги», горн с раскаленными железными прутьями.
Когда я висел на дыбе, явился неожиданно верховный волхв. Младшие суетливо посадили его в кресло. Волхв движением бровей услал их прочь, оставив палача, тупое животное, которое вряд ли вообще могло говорить.
– Что скажешь теперь? – спросил волхв мирно.
Я боролся с темнотой, которая гасила сознание. Мой голос упал до шепота:
– Оказывается, ты редкостный дурак. Не знать таких вещей!
– Чего я не знаю? – заинтересованно оживился он.
– Самого главного. Или у вас этого нет? Это вон его, палача, пытками можно заставить признаться даже в том, чего он не понимает. Твои пыточные приемы рассчитаны на животных, а я человек. Или тебе еще не встречались люди? Или тут все ломаются перед болью? Или у вас, животных, ничего нет дороже, кроме тела? Дурак ты, а еще волхв! Не понимаешь. Не по разуму. Нет, разум тут ни при чем. Тебе не понять, ты сам всего лишь животное: пусть разумное, но животное.
Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей головой.
Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки, я обнаружил себя в чистой белой комнате. Я лежал в просторной мягкой постели, на мне было легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно пахло травами. Я чувствовал себя слабым, но боли не было. Справа на придвинутом столе играла в солнечных лучах хрустальная ваза, доверху наполненная отборным виноградом. На столе громоздились сочные груши, яблоки, персики.
Рядом со мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая, миловидная, хорошо сложенная. Видя, что я обнаружил ее, приподнялась с готовностью:
– Что изволишь, господин мой?
– Оденься, – велел я шепотом, потому что гортань почти не повиновалась. – Ты кто?
– Твоя рабыня, господин.
– Как зовут?
– Илона, господин.
– Илона, меня зовут Юраем. Господином не зови, я не господин тебе. Если это в моей власти, отпускаю тебя на волю. Если нет, будь рядом, но рабыней себя не чувствуй. В моей стране рабов нет.
Она растерянно раскрыла рот:
– Неужели ты из такой бедной страны, госпо… прости, Юрай?
– Моя страна богаче в сто миллиардов раз. Хотя это не измерить. Мы богаче, теперь я понимаю,
– Я должна помочь тебе обрести силу, – ответила она не очень уверенно.
– Я ее не терял, – прошептал я, чувствуя страшную слабость и головокружение. – Я не терял. Зачем я понадобился?
Она наконец выбралась из постели, пошуршала одеждой. Когда я, преодолев головокружение, открыл глаза, Илона, уже одетая, стояла возле моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья винограда.
– Это восстанавливает силы, госпо… прости, Юрай. Силы, которые ты не терял. А тебя лечат, чтобы отправить в Рим. Верховный волхв сказал, что у тебя стоит сверхмощный гипноблок. Здесь его не сумели вскрыть, зато в Риме настоящие мастера.
Ее щебечущий голос еще звенел в моих ушах, но черное забытье уже затопило мозг. Свет померк.
Выкарабкивался я несколько дней. Все это время был под обезболивающими. Точнее, это было даже не обезболивающее, а что-то более опасное, потому что вместо боли я чувствовал удовольствие, когда мне вправляли суставы на руках и ногах, когда отдирали при перевязке пересохшие бинты.
Часто бывал у моей постели расстроенный Тверд. Я был растроган, видя как он сокрушается. Кто я ему? Да и привык он к жестокости своего мира, к пренебрежению человеком. А все-таки навещает, что-то приносит. Рассказывает воинские истории с жуткими подробностями, в наивной попытке развлечь.
Когда я немного окреп, вместе с Твердом и Илоной меня отвезли на вокзал. На обществе Тверда я настоял, угрожая в противном случае остановить себе сердце. Верховный волхв согласился, скрипя зубами. Я доказал свою крепость, а такой, как они поняли, в самом деле может заставить себя умереть по своей воле.
На этот раз мы ехали в княжеском. Половина вагона была в нашем распоряжении, а стража располагалась в крайних купе с обеих сторон вагона. Тверд откровенно радовался, предвкушая рассказы о необычной поездке, о роскоши княжьего вагона, Илона присматривалась ко мне, не в состоянии понять своей роли. Мне было не до того, чтобы читать лекции о равенстве. Надо объяснять с нуля, а я еще не придумал, как спасти свою шкуру. Духовное раскрепощение Илоны подождет, ей пока неплохо. Главное – придумать, как миновать застенки Рима.
Мне из вагона выходить запретили даже со стражей. Правда, ехали мы в самом деле по-княжески. В вагон доставляли лучшие фрукты, лучшую дичь, несли лукошки, доверху заполненные земляникой, черникой, брусникой, подносили жареных голубей, тетерок, глухарей, рябчиков, тащили только что пойманную севрюгу, стерлядь.
Тверд и Илона выскакивали на каждой станции размяться на перроне. Они все больше сдруживались. Илона держалась поближе к Тверду, а у меня, когда я видел их вместе, щемило сердце от жалости и недоброго предчувствия.