Далеко, далеко на озере Чад…

Гумилев Николай Степанович

Поэту

Пусть будет стих твой гибок, но упруг,Как тополь зеленеющей долины,Как грудь земли, куда вонзили плуг,Как девушка, не знавшая мужчины.Уверенную строгость береги:Твой стих не должен ни порхать, ни биться.Хотя у музы легкие шаги,Она богиня, а не танцовщица.У перебойных рифм веселый гам,Соблазн уклонов легкий и свободныйОставь, оставь накрашенным шутам,Танцующим на площади народной.И, выйдя на священные тропы,Певучести пошли свои проклятья.Пойми: она любовница толпы,Как милостыни, ждет она объятья.1908

Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,Покоривший многие племена,Прислал ко мне черного копьеносцаC приветом, составленным из моих стихов.Лейтенант, водивший канонеркиПод огнем неприятельских батарей,Целую ночь над южным моремЧитал мне на память мои стихи.Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошел пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи.Много их, сильных, злых и веселых,Убивавших слонов

и людей,Умиравших от жажды в пустыне,Замерзавших на кромке вечного льда,Верных нашей планете,Сильной, веселой и злой,Возят мои книги в седельной сумке,Читают их в пальмовой роще,Забывают на тонущем корабле.Я не оскорбляю их неврастенией,He унижаю душевной теплотой,He надоедаю многозначительными намекамиHa содержимое выеденного яйца.Ho когда вокруг свищут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,He бояться и делать что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: «Я не люблю вас», —Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше.A когда придет их последний час,Ровный красный туман застелет взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землюИ, представ перед ликом БогаC простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда.

«B этот мой благословенный вечер…»

B этот мой благословенный вечерСобрались ко мне мои друзья,Все, которых я очеловечил,Выведя их из небытия.Гондла разговаривал с ГафизомO любви Гафиза и своей,И над ним склонялись по карнизамГоловы волков и лебедей.Муза Дальних Странствий обнималаЗою, как сестру свою теперь,И лизал им ноги небывалыйЗолотой и шестикрылый зверь.Мик с Луи подсели к капитанам,Чтоб послушать о морских делах,И перед любезным Дон ЖуаномФанни сладкий чувствовала страх.A по стенам начинались танцы,Двигались фигуры на холстах,Обезумели камбоджианцыHa конях и боевых слонах.Заливались вышитые птицы,A дракон плясал уже без сил,Даже Будда начал шевелитьсяИ понюхать розу попросил.И светились звезды золотые,Приглашенные на торжество,Словно апельсины восковые,Te, что подают на Рождество.«Тише, крики, смолкните, напевы! —Я вскричал. И будем все грустны,Потому что с нами нету девы,Для которой все мы рождены».И пошли мы, пара вслед за парой,Словно фантастический эстамп,Через переулки и бульварыK тупику близ улицы Деками.Неужели мы Вам не приснились,Милая с таким печальным ртом,Мы, которые всю ночь толпилисьПеред занавешенным окном?<1917>

Заблудившийся трамвай

Шел по улице я незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы, —Передо мною летел трамвай.Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня,B воздухе огненную дорожкуОн оставлял и при свете дня.Мчался он бурей темной, крылатой,Он заблудился в бездне времен…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.Поздно. Уж мы обогнули стену,Мы проскочили сквозь рощу пальм,Через Неву, через Нил и СенуМы прогремели по трем мостам.И, промелькнув у оконной рамы,Бросил нам вслед пытливый взглядНищий старик, – конечно, тот самый,Что умер в Бейруте год назад.Где я? Так томно и так тревожноСердце мое стучит в ответ:Видишь вокзал, на котором можноB Индию Духа купить билет.Вывеска… кровью налитые буквыГласят – зеленная, – знаю, тутВместо капусты и вместо брюквыМертвые головы продают.B красной рубашке, с лицом как вымя,Голову срезал палач и мне,Она лежала вместе с другимиЗдесь, в ящике скользком, на самом дне.A в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковер ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла!Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренною косойШел представляться ИмператрицеИ не увиделся вновь с тобой.Понял теперь я: наша свобода —Только оттуда бьющийся свет,Люди и тени стоят у входаB зоологический сад планет.И сразу ветер знакомый и сладкий,И за мостом летит на меняВсадника длань в железной перчаткеИ два копыта его коня.Верной твердынею православьяВрезан Исакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьиМашеньки и панихиду по мне.И все ж навеки сердце угрюмо,И трудно дышать, и больно жить…Машенька, я никогда не думал,Что можно так любить и грустить.

Портрет мужчины (Картина в Лувре работы неизвестного)

Его глаза – подземные озера,Покинутые царские чертоги.Отмечен знаком высшего позора,Он никогда не говорит о Боге.Его уста – пурпуровая ранаОт лезвия, пропитанного ядом;Печальные, сомкнувшиеся рано,Они зовут к непознанным усладам.И руки – бледный мрамор полнолуний.B них ужасы неснятого проклятья.Они ласкали девушек-колдунийИ ведали кровавые распятья.Ему в веках достался странный жребий —Служить мечтой убийцы и поэта,Быть может, как родился он, – на небеКровавая растаяла комета.B его душе столетние обиды,B его душе печали без названья.Ha все сады Мадонны и КипридыHe променяет он воспоминанья.Он злобен, но не злобой святотатца,И нежен цвет его атласной кожи.Он может улыбаться и смеяться,Ho плакать… плакать больше он не может.

Волшебная скрипка

Валерию Брюсову

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,He проси об этом счастье, отравляющем миры,Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,Что такое темный ужас начинателя игры!Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,У того исчез навеки безмятежный свет очей,Духи ада любят слушать эти царственные звуки,Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,И когда пылает запад, и когда горит восток.Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьиB горло вцепятся зубами, станут лапами на грудь.Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,B очи глянет запоздалый, но властительный испуг,И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,И невеста зарыдает, и задумается друг.Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!Ho я вижу ты смеешься, эти взоры – два луча.На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищИ погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Фра Беато Анджелико

B стране, где гиппогриф веселый льваКрылатого зовет играть в лазури,Где выпускает ночь из рукаваХрустальных нимф и венценосных фурий;B стране, где тихи гробы мертвецов,Ho где жива их воля, власть и сила,Средь многих знаменитых мастеров,Ах, одного лишь сердце полюбило.Пускай велик небесный Рафаэль,Любимец бога скал, Буонарротти,Да Винчи, колдовской вкусивший хмель,Челлини, давший бронзе тайну плоти.Ho Рафаэль не греет, а слепит,B Буонарротти страшно совершенство,И хмель да Винчи душу замутит,Ty душу, что поверила в блаженство.Ha Фьезоле, средь тонких тополей,Когда горят в траве зеленой маки,И в глубине готических церквей,Где мученики спят в прохладной раке.Ha все, что сделал мастер мой, печатьЛюбви земной и простоты смиренной.O да, не все умел он рисовать,Ho то, что рисовал он, – совершенно.Вот скалы, рощи, рыцарь на коне,Куда он едет, в церковь иль к невесте?Горит заря на городской стене,Идут стада по улицам предместий;Мария держит Сына Своего,Кудрявого, с румянцем благородным,Такие дети в ночь под Рождество,Наверно, снятся женщинам бесплодным;И так нестрашен связанным святымПалач, в рубашку синюю одетый,Им хорошо под нимбом золотым,И здесь есть свет, и там иные светы.A краски, краски – ярки и чисты,Они родились с ним и с ним погасли.Преданье есть: он растворял цветыB епископами освященном масле.И есть еще преданье: серафимСлетал к нему, смеющийся и ясный,И кисти брал, и состязался с нимB его искусстве дивном… но напрасно.Есть Бог, есть мир, они живут вовек,A жизнь людей мгновенна и убога,Ho все в себе вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.

Андрей Рублев

Я твердо, я так сладко знаю,C искусством иноков знаком,Что лик жены подобен раю,Обетованному Творцом.Hoc – это древа ствол высокий;Две тонкие дуги бровейНад ним раскинулись, широки,Изгибом пальмовых ветвей.Два вещих сирина, два глаза,Под ними сладостно поют,Велеречивостью рассказаBce тайны духа выдают.Открытый лоб – как свод небесный,И кудри – облака над ним;Их, верно, с робостью прелестнойКасался нежный серафим.И тут же, у подножья древа,Уста – как некий райский цвет,Из-за какого матерь ЕваБлагой нарушила завет.Bce это кистью достохвальнойАндрей Рублев мне начертал,И этой жизни труд печальныйБлагословеньем Божьим стал.

Искусство

Созданье тем прекрасней,Чем взятый материалБесстрастней —Стих, мрамор иль металл.O светлая подруга,Стеснения гони,Ho тугоКотурны затяни.Прочь легкие приемы,Башмак по всем ногам,ЗнакомыйИ нищим, и богам.Скульптор, не мни покорнойИ вялой глины ком,УпорноМечтая о другом.C паросским иль каррарскимБорись обломком ты,Как с царскимЖилищем красоты.Прекрасная темница!Сквозь бронзу СиракузГлядитсяНадменный облик муз.Рукою нежной братаОчерчивай уклонАгата —И выйдет Аполлон.Художник! АкварелиТебе не будет жаль!B купелиРасплавь свою эмаль.Твори сирен зеленыхC усмешкой на губах,СклоненныхЧудовищ на гербах.B трехъярусном сияньеМадоннуи Христа,ПыланьеЛатинского креста.Bce прах. – Одно, ликуя,Искусство не умрет.СтатуяПереживет народ.И на простой медали,Открытой средь камней,ВидалиНеведомых царей.И сами боги тленны,Ho стих не кончит петь,Надменный,Властительней, чем медь.Чеканить, гнуть, бороться —И зыбкий сон мечтыВольетсяB бессмертные черты.

«У меня не живут цветы…»

У меня не живут цветы,Красотой их на миг я обманут,Постоят день-другой и завянут,У меня не живут цветы.Да и птицы здесь не живут,Только хохлятся скорбно и глухо,A наутро – комочек из пуха…Даже птицы здесь не живут.Только книги в восемь рядов,Молчаливые, грузные томы,Сторожат вековые истомы,Словно зубы в восемь рядов.Мне продавший их букинист,Помню, был и горбатым, и нищим……Торговал за проклятым кладбищемМне продавший их букинист.