Далеко и обратно
Шрифт:
Вдали показалась крепость. А потом город. Над землёй выросли шпили и крыши домов. По всей широкой реке стояли баржи.
— Я узнала! — закричала Наташа. — Это Нева!
— Родные края, — отозвался папа, но головы не поднял.
Наташа тоже посмотрела под ноги.
Из-под палубного настила выступила вода.
Самая лучшая помпа — это ведро
Лодку они отвели к пристани, а сами стали у леса под правым берегом Невы. Папа откачивал воду ручной
— Течём… Здорово течём… Эк-кая неприятность большая.
— Я не жалею, что пошли коротким путём через озеро, — сказала Наташа.
— Язвишь, дочка? — нахмурился папа.
— Почему же? Было очень интересно, — улыбнулась Наташа.
Но улыбалась она напрасно.
Когда утром она вышла наверх, папа опять качал воду. Позавтракав, они поймали собаку и пошли дальше.
Папа снял палубный настил и смотрел вниз, как прибывает вода.
— Малыш, стань-ка на руль, — сказал он.
Наташа обрадовалась, схватилась за рукоятки штурвала, но опять у неё некоторое время ничего не получалось. Потом снова пришло такое ощущение, будто она душой приросла к этому колесу с рукоятками и совсем не надо думать, куда его вертеть, — смотришь вперёд и видишь, куда надо идти, и просто немножко поворачиваешь это колесо.
Убедившись, что дочка не подведёт, папа начал работать помпой.
Потом каждый час папа ставил её на десять минут к штурвалу и выкачивал прибывающую воду.
Он говорил:
— Спасибо, малыш. Что бы я без тебя делал? Так бы и утонул!
Вода стала прибывать так быстро, что помпа уже не успевала её выкачивать. Папа схватил ведро, стал зачерпывать воду ведром и выливать за борт. Дело пошло успешнее.
— Самая лучшая помпа — это ведро! — приговаривал вспотевший папа, а Наташа управляла катером.
Начался Ленинград, и папа всё чаще брался за ведро, а потом и вовсе перестал выпускать его из рук.
Наташа вела катер под мосты, папа выкачивал воду, и снова вверху страшно грохотали трамваи.
Пронёсся мимо милицейский катер на подводных крыльях. Сидевший за рулём милиционер погрозил кулаком и указал пальцем на Наташу. Папа поднял над головой ведро, а другой рукой указал вниз. Милиционер всё понял, кивнул, улыбнулся и унёсся на своих подводных крыльях.
— Ничего, — приговаривал папа. — Вытащим «Бегемотика» на берег и залатаем. Только б дойти!
Но уверенности в этом не было. У Кировских островов вода залила каюту. Выплыли оттуда Наташины тапочки с помпонами. Папа крикнул:
— Заворачивай в канал!
Он подбежал к щитку, убавил скорость и опять схватил ведро.
Наташе удалось завернуть катер в Гребной канал, и скоро показались знакомые причалы. Папа бросил ведро, взял у Наташи штурвал и повернул катер не к причалу, а к отлогому берегу рядом. Мартын рванул на берег.
— С приездом, малыши! — засмеялся папа и выключил мотор.
«Бегемот» въехал носом в песок и замер. Папа поставил сходню. Наташа сошла по ней и присела на травку. Закрыла глаза и стала слушать, как гудят уставшие ноги. Бежали волны, переплетались ветви деревьев, прыгали лохматые псы, мерцали звёздочки и проплывали белые пароходы. Вздымала грудь бескрайняя Ладога, нёс караваны рабочих барж широкий Волхов, и на берегу вставали неразрушимые, как скалы, древние башни и крепостные стены, столько раз оборонявшие от врага родную землю. Всё это виделось ей сейчас, и новые города, и мосты, новые заводы, которые не старше её возрастом, тоже виделись ей, и она разглядывала их от каменных набережных до кончиков высоких труб…
«Я была далеко и вернулась обратно, — думала Наташа, — и теперь я знаю, что это такое чудесное, где я родилась и живу. Я увидела, какие хорошие люди живут на земле вместе со мной. И всё хорошо, только я очень устала, но и это хорошо. А о моём папе будет теперь заботиться мама, но и это, наверное, ему будет хорошо, а я что — я пойду в школу, и это будет хорошо…»
Кто-то поднял её на руки. Наташа хотела раскрыть глаза, но они не раскрывались, а издалека слышался папин голос:
— Рейс… Капитан базы… Пробоина… Скоро… Море…