Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
В.Г. Чичерюкин-Мейнгардт, к. и. н. (Москва)
Оглядываясь на далекое прошлое, на долгий пройденный мною путь, решил написать свои воспоминания для своих дочерей Ольги и Лидии, внучки Зои и племянника Олега.
Записываешь главное, а вспоминаешь все мелочи и в мыслях снова переживаешь всю свою жизнь.
Е. Балабин
Сантьяго-Чили
1959
Глава 1
ДЕТСТВО ДО ПОСТУПЛЕНИЯ В КАДЕТСКИЙ КОРПУС. ДОНСКИЕ СТЕПИ, ТАБУНЫ ЛОШАДЕЙ, ЖИЗНЬ КАЛМЫК И ИХ ОТНОШЕНИЕ К ПРАВОСЛАВИЮ
Семья у нас была большая – отец, мать, четыре брата и сестра. И умерли, до моей памяти, два брата и две сестры. Два брата были старше меня, а один и сестра – моложе.
Отец мой, Иван Иванович Балабин, полковник, донской казак старинного рода, Семикаракорской станицы. Он командовал казачьим полком, одиннадцать лет служил на Кавказе под начальством донского героя генерала Бакланова20 , воевал с Шамилем21 , имел много орденов. С Баклановым был в большой дружбе, и у нас, в старинном альбоме, было много фотографий, подписанных Баклановым.
Вышел отец в отставку по болезни – без палки не мог ходить и не мог ездить верхом. Это был старый, на 20 лет старше матери, человек, очень добрый и очень религиозный. Все к нему относились с большим уважением и любовью. Он жил в отдельном флигеле, так как детский шум и игры его беспокоили. К нам же в дом он приходил только завтракать, обедать и ужинать и иногда, когда были интересные для него гости. Ежедневно он долго молился, прочитывая вслух часы и всю литургию.
Когда мы, дети, или кто-либо из взрослых приходили к нему во время его молитвы, он не обращал внимания и не оглядывался.
Во время полевых работ он ежедневно выезжал в поле и давал указания приказчику. Мы, мальчики, очень любили слушать его бесконечные рассказы о войне на Кавказе, о походах в Финляндию и Польшу и, вообще, о военной жизни. Помню его рассказ, как он на Кавказе ехал впереди сотни казаков и с двух сторон дороги, из кустов, черкесы сделали по нему два выстрела, и у одного была «осечка», то есть не разбит пистон, а у другого «вспышка» – пистон разбит, а выстрела не последовало. Не успел отец моргнуть, как оба черкеса были без головы.
Еще помню рассказ. Одно время отец был полковым казначеем, и в его ведении был денежный ящик, замкнутый и с сургучной печатью. Производилась, по закону, ежемесячная проверка сумм. Пачки денег вынимали из ящика и считали. Подсчет окончен, все в порядке, положили деньги обратно в ящик, замкнули его и запечатали. На следующий день денщик отца подает ему пачку денег, незаметно упавшую под стол, когда деньги прятали обратно в ящик.
Денщик подметал и нашел эти деньги. Этот денщик окончил службу и через два дня после этого должен был совсем уехать на Дон в свою станицу. Если бы он утаил эти деньги, он был бы богатый человек и на него никто не подумал бы, да и открылась бы пропажа только через месяц, во время следующей проверки. Отец спросил его, не было ли у него мысли утаить деньги? Денщик ответил: «На секунду была такая мысль», но вспомнил, что, когда он шел на службу, отец, провожая, говорил: «Помни, сын, никогда не бери чужого, приди нищим, приди оборванным, но приди честным».
Отец всегда говорил нам, мальчикам: «Помните, что вы казаки, вы должны быть безукоризненно честными, храбрыми в бою и в жизни и не бояться жизнь свою отдать за Веру, Царя и Отечество. Лучшей смерти для казака не может быть, как смерть за Царя».
Моя мама, как я уже говорил, была на двадцать лет моложе отца. Когда мы были маленькими, ей было уже около сорока лет. Она была очень энергичная и деловая. Она вела наше большое хозяйство и во все входила. Вела подробную опись всего табуна (стат-бук), как полагается коннозаводчику. Заботилась об остальных животных – скот, овцы, птица, свиньи... Распределяла, где какой хлеб сеять. Выписывала особые семена дынь, арбузов, и они были у нас замечательные. Бахчи сеяли две десятины, чтобы арбузов, дынь и огурцов хватило на всю дворню и на калмык [5] . Мать ездила на ярмарки, покупала все, что нужно для хозяйства. Хороших помощников не было, кроме старшего табунщика Буюндука, жившего у нас больше двадцати пяти лет, и садовника. Приказчики все время менялись.
5
Здесь и далее сохранена разговорная форма родительного падежа множественного числа «калмык» как характерная для авторской речи. (Примеч. ред.)
Мама имела два шкафа с медикаментами – один для людей, другой для лошадей и остальных животных – и лечила не только своих служащих, но и соседей и, вообще, всех, кто к ней обращался, и делала это совершенно бесплатно.
Часто приходили к ней служащие с жалобами друг на друга. Она разбирала ссоры, судила, мирила, и ее решения принимались без рассуждений и без возражений.
Один раз на Цыган-Сара22 – это самый большой калмыцкий праздник, когда они напиваются аракой, которую сами варят, и скачут на лошадях, и часто, в азарте, бьют друг друга плетью, а плети у них двух сортов: одна для лошадей, легкая, из сшитых ремней и называется «ташмаком», другая для волков и людей, сплетенная из тонких ремней и твердая, как железо, – так вот на Цыган-Сара пришел калмык Санжа и жаловался, что Учур так его ударил плетью, что от плеча до поясницы рассек рубашку. «Я требую с него за рубашку 20 копеек, а он не хочет давать». И при этом повернулся спиной, чтобы показать, как у него рассечена рубашка. На спине был страшный кроваво-багровый рубец в большой палец шириной, и из нижнего конца его сочилась кровь. Мама приказала немедленно, при ней, отдать пострадавшему 20 копеек и занялась лечением этой ужасной раны.
Я родился там же, на зимовнике [6] , 22 декабря 1879 года по старому стилю в степях у реки Маныч23 . Для человека, живущего в гористой местности, степи кажутся скучными и неинтересными, но для степного жителя лучше степей ничего не может быть. Весной степи одеваются чудной травой, и всегда, сколько я помню, на Пасху вся степь покрывается тюльпанами. Их миллионы. Если вы стоите в степи, то только на десять шагов вокруг вас вы видите тюльпаны с зелеными листьями, а дальше это сплошной красный ковер на много верст вокруг, и только на некоторых местах попадаются площади желтых тюльпанов, белых, оранжевых. Накануне Пасхи мы всегда ездили в степь за тюльпанами и очень любили эти поездки. Тепло, чудный весенний воздух, очаровательная в вышине песнь жаворонка, лучше всяких соловьев, и их сотни. Здесь же плачет чибис, стараясь отвести непрошеных гостей подальше от своего гнезда с яйцами. Здесь же вертится большой кроншнеп, иногда прикидываясь раненым, чтобы погнались за ним подальше от гнезда. Весело, хорошо, степь живет полной жизнью, и, кажется, никогда не покинул бы эти места. Трава так душиста и так хороша для корма лошадей, что один ветеринар, приехавший из Центральной России, осматривая конюшню, понюхал сено и сказал: «Никогда не видел такого сена – жалко лошадям давать, сам бы ел».
6
Зимовник – хутор в коннозаводческой степи, где табуны зимуют под крышей. (Примеч. ред.)
Летом, в июле и августе, если нет дождей, что часто бывает в этих местах, степи выгорают и становятся желтыми, на земле появляются трещины. Конечно, траву косили, и огромные скирды сена, запас на несколько лет, стояли в определенных местах участка.
Степь простирается до реки Маныч, протекающей в трех верстах от зимовника. Маныч – небольшая извилистая речка, южный приток Дона, иногда в десять шагов ширины, а в других местах ширина ее больше версты. В Манычи горько-соленая вода, очень целебная. Весной вода разливается в целое море и имеет очень красивый вид.
Когда после разлива вода спадает, образуется целый ряд озер-лиманов, окаймленных густым высоким камышом. Между лиманами растет луговая трава, в некоторых местах высотой закрывающая лошадь с всадником. Эту траву тоже косили, но давали только быкам и коровам. В лиманах было много водяной и болотной птицы, а в камышах скрывались волки.
Зимой степь, ровная, как стол, покрывается снегом, и, если не ставить вех, легко сбиться с дороги, особенно ночью. Один раз мама ехала с ярмарки, и ее, уже на своем участке, застигла ночь и метель. Вех не было, дорогу занесло снегом, с дороги сбились, долго крутили лошадей, разыскивая ее, несколько раз кучер слезал и прощупывал ногами дорогу. Наконец он сказал: «Барыня, измучили лошадей, не видно ни зги, куда ехать, не знаем, пустим лошадей идти, может, чутьем найдут дорогу». Пустили. Вскоре лошади остановились. Кучер сошел с саней и говорит: «Какая-то глубокая канава, надо здесь заночевать, кутайтесь хорошенько, чтобы не замерзнуть». А когда утром начало рассветать, путники и лошади, засыпанные снегом, увидели, что стоят у канавы своего собственного сада и до дома осталось несколько сот шагов.