Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
У Н.И. Дьякова был прелестный крошечный сын, кадетик 1-го класса. Его взрослые кадеты сажали на шкаф и, когда он, чуть не плача, просил снять его со шкафа, велели кричать: «Я синус, мой отец косинус». После этого его отпускали.
Еще преследовали кадета Ушакова за его длинный нос и звали его бекасом. Все встречающие его считали своим долгом схватить его за нос. Через некоторое время он обратился к воспитателям с просьбой запретить кадетам хватать его нос, а то от этого на носу уже начали расти волоса [12] .
12
Так у автора. (Примеч. ред.)
Лучшим моим другом в корпусе был Вася Котельников. Он был на один класс старше меня и отлично учился. Помню, когда я был в 1-м классе, нам задали написать сочинение – «Памятный день в моей жизни». До тех пор я никогда сочинений не писал и не знал, как к этой работе приступить. Я рассказал Васе свой памятный день и просил написать это сочинение. Вася написал, но мне не понравилось, что он изменил характер нашей Манычи, и я сочинение переделал. Преподаватель на полях сделал замечание: «Написано хорошо, но невозможный период в тридцать строк». Вася упрекал меня: «Зачем же ты переделал?»
Вася Котельников жил в станице Великокняжеской и как-то летом приехал к нам на зимовник в гости, я пробовал пристрастить его к охоте, но безуспешно. От ружья он отказался и заявил, что птичек убивать не будет, а только посмотрит, как я буду охотиться.
Сидим у лимана в кусте камыша, ждем пролета уток, и Вася что-то рассказывает. Я пригибаюсь и говорю: «Не шевелись, летят утки, если налетят, буду стрелять». Но это его совершенно не интересует, и он продолжает рассказывать совсем не относящееся ни к летящим уткам, ни вообще к охоте. По окончании кадетского корпуса Вася Котельников поступил в Инженерное училище, и мы потеряли друг друга. Во время Гражданской войны я встретил его в Новочеркасске, он был генералом инженерных войск.
В эмиграции мы переписывались. У него не в порядке было сердце, но он с семьей благополучно перелетел в Нью-Йорк из Германии и через несколько дней, сидя спокойно в кресле у себя в садике с газетой в руках, скоропостижно скончался. Остались пожилая вдова и дочь – инженер-строитель.
Замечательным в корпусе был законоучитель отец протоиерей Ляборинский29 . Он обладал даром слова и так хорошо рассказывал и объяснял, что его уроки были наслаждением. В церкви служил он также прекрасно.
Географию любили. Преподавал ее войсковой старшина Лепилин. За грубый голос его прозвали солдатом.
Невыносима была минералогия. Добрый симпатичный преподаватель, но на уроках его никто не слушал, было скучно, и многие ставили на бумаге палочки, когда он скажет «так сказать». И таких «так сказать» было очень много.
На уроках рисования долго рисовали по клеточкам, потом по точкам, потом орнаменты и уже в конце рисовали модели рук, ног и другое.
Историю преподавал Н. В. К. Изводили его ужасно. Многими куплетами воспевали его в нашей «звериаде». «С утиным носом и в очках, без шеи, толстый и горбатый и на искривленных ногах». По числу учеников в классе писали самые глупые вопросы, которые каждый должен был задать в течение урока. Например: «Ваша жена – англичанка или американка?» Жена у него была русская. «За что вы получили Георгиевский крест?» Н. К. никогда не был на военной службе... Высмеивали его привычку говорить «ну-с?». Когда кадет, отвечающий урок, остановится и не знает, что говорить дальше, В. К. говорит: «Ну-с?»
«Звериада» воспевала в стихах все начальство и потому тщательно скрывалась, но однажды она была обнаружена, и господа педагоги ничего не придумали лучше, как прочитать ее вслух на ближайшем педагогическом совете. Один кадет плохого поведения, думая, что на этом педагогическом совете его исключат из корпуса, и желая знать, что о нем будут говорить, заранее незаметно спрятался за портьеру. Только за один этот поступок он подлежал бы исключению, но все прошло для него благополучно.
Читал «звериаду» помощник инспектора классов Генерального штаба подполковник барон Крюденер30 . Все воспитатели и преподаватели молча, без возражений, выслушали пасквиль на себя. Только директор в ответ на стих
Прощай, Романс, ты в жизни светской
Актрис своих не забывал
И в дар одной от брюк кадетских
Полулампасы оторвал...
сказал: «Какой вздор, я только исполнил Высочайший приказ». Раньше у казаков лампасы были шириной в три пальца, а после этого приказа стали в полтора пальца. Но гимназисты и реалисты в Новочеркасске продолжали носить лампасы прежней ширины. Этот приказ их не коснулся.
И еще на «звериаду» возразил Н. В. К. На стих, где высмеивали его привычку говорить «ну-с», он сказал: «Это вздор – я никогда не говорю «ну-с». Барон Крюденер остановился, думая, что Н. В. К. еще что-либо скажет, и Н. К., заметив это, обратился к нему: «Ну-с». Все громко рассмеялись.
Француз, статский советник Гаушильд, был милейший человек, но совсем не выучил нас французскому языку, и, кто знал французский язык до поступления в корпус, здесь его забывал. Я был хорошего поведения, никаких поступков нехороших за мной не было, но один раз, когда я был в 6-м классе, француз Гаушильд поймал меня читающим на его уроке «Анну Каренину». Эту книгу дал мне воспитатель с условием не читать на уроках. Книга из фундаментальной библиотеки. Гаушильд рассердился и со словами «Запишу в журнал» отобрал книгу. Весь класс начал просить Гаушильда: «Не записывайте, Балабин хорошего поведения, и вдруг запись, оставят воскресенье без отпуска». Видно, что и Гаушильду не хотелось записывать, но как выйти из положения? Наконец один кадет догадался: «Ведь Балабин переводил «Анну Каренину» на французский язык». – «А, на французский язык? – Гаушильд захлопнул журнал и ко мне: – Расскажите «Анну Каренину» по-французски». Мне и по-русски трудно было бы рассказать, ну а по-французски я, конечно, ничего не мог сказать. Опять спас голос из класса: «Балабин стесняется дать отзыв о такой женщине, как Анна Каренина». – «И такие книги читает кадет». – «Да ведь это замечательное произведение знаменитого Л.Н. Толстого». В это время сигнал из классов: «Всадник – перестань, отбой был дан, остановись». И Гаушильд, как всегда, быстро выскочил из класса, не успевши меня записать.
Кроме фундаментальной библиотеки, в каждой сотне были свои библиотечки, которыми заведовали, по назначению воспитателей, сами кадеты. Выдавали эти книги каждый день после уроков и в этот же день сдавали их перед вечерними занятиями около шести часов вечера.
Был в корпусе хороший преподаватель гимнастики Захаров. Гимнастикой увлекались, и кроме прекрасного гимнастического зала в каждой сотне была лестница и турник. На каждой перемене можно было упражняться, и многие достигали больших успехов.
Физику очень любили. Преподаватель Попов хорошо объяснял, показывал много опытов, но вместо «стекло» говорил «стякло» – так его и прозвали.
Весь год в 5-м классе учили церковнославянскую грамматику. Ее не любили, но преподаватель Ратмиров на первом уроке сказал: «Я вам обещаю, что все вы будете хорошо знать церковнославянскую грамматику, но некоторые, благоразумные, будут сразу ее учить, она совсем не трудна, а некоторые выучат после многих неприятностей, неудовлетворительных отметок, наказаний и прочего. Советую об этом подумать». И действительно, все выучили.