Далекое и близкое, старое и новое
Шрифт:
Необученная дикая лошадь сразу понеслась в карьер. Сначала приятно было – скорее доедем. Потом, видя, что уж очень долго лошадь скачет, брат говорит: «Надо перевести лошадь в шаг, а то запалится». – «Нет, замучается, сама остановится». Через несколько минут брат опять говорит: «Пропадет лошадь, надо остановить, я с рождения живу на конском заводе и знаю, что лошадь, да еще не втянутая в работу, не может десять верст скакать без передышки». Не желает казак слушать одиннадцатилетнего мальчика. Вдруг лошадь перешла в шаг, прошла два шага, упала и околела.
Взвыл казак. Что теперь будем делать? В праздник никто не ездит, никто не поможет. Наконец, на горизонте показывается подвода. «Видишь подводу? Может, и разбойники какие едут? Бери чемоданчик и беги скорей спрячься вон в том бурьяне». Подъехали незнакомые, пьяные и начали кричать и ругать казака: «Ты что за человек, почему лошадь сдохла? Загнал, запалил?» – «Ну что же вы меня ругаете. У меня такое несчастье, а вы еще ругаете». – «А это что за шинелишка?» Пришлось признаться, что вез кадета, да он в бурьяне спрятался. «Эй, барчук, иди сюда». Расспросили брата и решают: «Мы барчука довезем до ближайшего хутора Мало-Западенского, а ты жди, отвезем барчука и тебе поможем». В Западенке ни за что не захотели взять плату и уехали. И снова брат пошел по дворам. На первый день Пасхи все пьяные, все угощают, просят разговеться, а везти соглашаются только на второй день, в одной хате спрашивают: «А вы чьи такие будете?» – «Я Балабин». – «А войсковой старшина Балабин Федор Николаевич не сродствия вам будут?» – «Это мой дядя, он сейчас у нас на зимовнике». – «Федор Николаевич на зимовнике? Сейчас поедем, иду запрягать». Все 50 верст до зимовника казак рассказывал про Федора Николаевича. «Ведь это мой командир сотни в Турецкую войну. Это командир, каких не найти, отец-командир. Как глянем на него, так сердце загорается. Один раз видим: надо бы атаковать, а командира нет, замялись и не идем. Вдруг кто-то крикнул: «Командир». Смотрим – несется карьером и шапку держит над головой к атаке. Так мы, не ожидая его, бросились на турок и всех изрубили и побрали в плен».
Когда на зимовнике подъезжали к дому, Федор Николаевич сидел на балконе, и они с казаком сразу увидели друг друга. Казак бросил и лошадь, и брата – и к Федору Николаевичу, а Федор Николаевич – к казаку. Обнимались, целовались и чуть не плакали от счастья, что Господь привел еще увидеться. Только через два дня казак уехал, его одарили всякими продуктами и, помню, дали барана.
В мое время переход из класса в класс всегда был по экзамену. Уже позже стали переводить по годовым отметкам. Экзамены у нас кончались в середине мая, и все разъезжались на каникулы, кроме шестых и седьмых классов, которые через день-два после экзаменов шли в лагерь. Хотя пребывание в лагере отнимало от нас целый месяц каникул, но мы любили наш лагерь и с удовольствием вспоминали его. Шли на вокзал в походной форме, с ружьями, через весь город и громко пели песни. Публика останавливалась и любовалась, глядя на стройные ряды кадет, а мальчишки толпой бежали по сторонам. Поезд шел до Персияновки, где был наш лагерь, полчаса. Бараки лагерные находились в огромном парке – лесу на берегу речки Персияновки. Бараки были просторные, светлые, сухие. Отдельно столовая и кухня. Была и маленькая, но очень уютная церковь.
В лагере учили уставы, название частей, сборку и разборку винтовки и строго требовали знаний, придираясь к каждому пустяку. Один кадет, вместо «рукоятка» затвора винтовки, сказал «ручка» затвора. Смирнов его прогнал со словами: «Ничего не знаете и ничего не понимаете, надо выучить – ручка бывает только у барышни, и то у хорошенькой». Производили съемку местности, знали все условные знаки по топографии и вычерчивали их. Каждый день производили пешие учения – и не маршировку, которую хорошо знали в корпусе, а маневры, оборону, наступления, перебежки, атаки и прочее. Совершали походы с ночевкой вне лагеря. Все это кадеты любили... Можно было купаться в Персияновке, причем воспитатели учили неумеющих плавать. Была кадетская лодка – катались. В этой же речке удочкой ловили рыбу.
За речкой огромное пространство занимали болгарские огороды. Болгары, непревзойденные огородники, продавали свои овощи в Новочеркасске. Любители сильных ощущений пробирались ночью в эти огороды, чтобы стащить там совершенно ненужную им морковку или луковицу, просто из удовольствия. В случае обхода воспитателя «махальный» должен был кричать по-кукушечьи, и любители острых ощущений скорее спасались в лагерь. Если воспитатель их встречал в кадетской роще, то на вопрос «откуда» отвечали: «Из «Капернаума» или «Из «Иерихона» – так назывались злачные места, расположенные далеко от бараков. Залезали и в чужие сады, но фрукты в мае были еще зеленые, так что залезали исключительно из молодечества. Были и жалобы на кадет, но виновные никогда не были обнаружены.
Один раз семиклассники нашли подбитую ворону, принесли ее в барак и решили выучить говорить слово «Чичиков», посадили ворону на кровать, окружили ее, и все начали говорить: «Чичиков, Чичиков...» Не заметили, как сам Чичиков (войсковой старшина Лепилин) подошел и громким басом: «Вы что здесь делаете?» Все вскочили и после небольшой паузы ответили: «Учим говорить вороненка». – «Выпустить в лес и не сметь приносить в барак». Приказание было исполнено, а Лепилин пошел в барак к шестиклассникам и сказал им: «Меня прозвали Чичиковым, и я горжусь этим прозвищем: Чичиков был гениальным человеком».
В роще лагеря в это время – май, июнь – была масса соловьев, и все ночи напролет они, не умолкая, пели свои чудные напевы и часто не давали заснуть. Кадеты отгоняли их подальше от бараков.
По праздникам кадет отпускали из лагеря в город. От бараков станция Персияновка была в полуверсте. Возвращаясь из города, кадеты, чтобы не идти такое большое расстояние, спрыгивали на ходу поезда против главной аллеи лагеря. Железнодорожники пожаловались корпусному начальству, и нам запретили спрыгивать, а дежурный воспитатель подходил к месту, где спрыгивали, и, если кто спрыгнет, тот в следующее воскресенье оставался без отпуска.
Лагерная жизнь продолжалась месяц, и кадеты разъезжались на каникулы. Перед отъездом в отпуск, на институтском пикнике в Александровском саду в Новочеркасске, я познакомился с Похлебиными [15] – матерью и дочерью, которые всегда жили в Петербурге и только на лето приезжали в Новочеркасск, где у них был собственный дом. Они просили меня приходить к ним в Петербурге, где каждую субботу у них собираются гости.
Незаметно прошли каникулы, и мы, выпускники, последний раз собрались в родном корпусе, чтобы всем вместе ехать в Петербург. Из 60 окончивших 10 отказались от военной службы и пошли в гражданские высшие учебные заведения. Несколько человек пошли в военное инженерное училище и в артиллерийские, а большая часть кадет, в том числе и я, пошли в Николаевское кавалерийское училище.
15
Фамилию Похлебиных см. «Алфавитный список донских дворянских фамилий» А.А. Шумкова.
В отдельном вагоне мы выехали из Новочеркасска. С нами ехал до Петербурга один из воспитателей. В Воронеже к нашему вагону прицепили вагон воронежских кадет. Мы перезнакомились и сразу увидели огромную разницу между нами и воронежцами. Они рассказывали о таких проступках и проделках в своем корпусе, что нам и в голову не могло прийти что-либо подобное. Со своим воспитателем, провожавшим их до Петербурга, они обращались грубо, говорили дерзости, зная, что теперь он уже ничего им не может сделать, и удивлялись тому, что мы со своим воспитателем очень вежливы и предупредительны. Появились у них и пьяненькие. У нас вина не было, мы о нем и не думали. Дальше присоединялись и другие корпуса, а из Москвы до Петербурга почти весь поезд состоял из кадетских вагонов. В вагон посторонних не пускали, но на одной станции какая-то баба с корзинами просила разрешить ей проехать две станции. Ей разрешили. Она внимательно присматривалась к кадетам и вдруг бросилась руками на грудь лежащего с книгой в руках Захаревского. Он даже испугался: «Что ты, бабка? Что ты, бабка?» – «Да я хочу посмотреть, хрещеные вы али нет? Есть ли у вас хрест на груди?» Захаревский показал ей свой крест, и бабка успокоилась. Почему мы ей показались подозрительными, непонятно. Единственно, чем мы отличались от других кадет, это лампасы на брюках.
В Москве мы пробыли несколько часов. Воспользовавшись этим, мы осмотрели достопримечательности Москвы: Кремль, Царь-колокол, Царь-пушку, влезали на колокольню Ивана Великого и прочее.
Глава 3
НИКОЛАЕВСКОЕ КАВАЛЕРИЙСКОЕ УЧИЛИЩЕ; ЭПИЗОД С ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ
Наконец мы в Петербурге. Просили извозчиков везти нас не кратчайшим путем по Обводному каналу, а через центр города, чтобы хоть немного с ним познакомиться.
В училище нас любезно встретили юнкера старшего курса, которые год назад окончили наш корпус. Они научили нас тому, как мы должны явиться дежурному по сотне юнкеру, сообщив, что здесь такая традиция. В третьем этаже, на площадке, в папахе и при шашке сидел напыщенный юнкер Запорожцев и старался сделать строгое, начальническое лицо. Мы становились перед ним смирно и рапортовали о прибытии, а он, отмечая в списках новых, «милостиво» делал нам легкий поклон.