Дальнее небо
Шрифт:
Василий и Кузьма не такие простаки были, чтоб поверить в петрушины отговорки. Всё намотали на ус да на ум отметили. Вернее, на остатки пропитого ума. И доложили по телефону с медпункта, кому надо.
По утру заявился в Красное смурной участковый, старшой лейтенант Барыкин, прибыл прознать местную обстановку и какие-никакие ценности, найденные и сокрытые от государства, изъять и отписать под протокол.
В тот самый день, как назло, курам на смех, пахарь Кеша нарыл в огороде чугунок, запечатанный смоляным варом. В тот же миг на лизином дворе «летёху» Барыкина сельчане с ног снесли вместе с калиткой. Всем кагалом деревенские ротозеи кинулись клад узреть.
Ржавый чугунок полон-полнёхонек оказался, зелеными пятаками и прочей царской мелочью. Медяки да пятнарики серебряные россыпью весь бабкин дощатый стол на дворе застелили. На клад «старлей» Барыкин строгую лапу наложил, – составлять протокол взялся. Медь да малое серебро, понятное дело, не золото с брильянтами, но то ж немалых денег нынче стоит, рублей на тыщщу-другую потянет. То и на то выходило, что клад-таки нашелся. По советским законам рублей сто-двести достанется копателю Кеше, что клад отрыл. Даж для городских очень приятные деньги. К примеру, холостячка Клава Бурякова с котельной при Доме Отдыха за месяц рублей сорок имела и предовольна была жизнью вполне. На полях не пахала, под коровами на ферме не сиживала. Двоих деток одна тянула.
По стукачеству Васьки и Кузьмы участковый Барыкин у старой Лизаветы еще и мешок бумажных денег затребовал. Бабка смело его в… сортир послала. Вытащил Барыкин мешок на свет, деньги ворошить принялся. Сотенные «катеринки», червонцы красные да синие пятерки с орлами сильно поистлели с царёвых времен, в прах рассыпались. Барыкин переписывать их постеснялся, всё покашливал в кулак от смущения да на Кристину косился. Красавица-то чуяла на себе вину пред родней, что из-за проныры Васьки царские деньги для всей округи рассекретила.
Бабка Лиза отругала участкового за поборы, поведала, что мешок с деньгами на чердаке с прадеда валялся, и перенесла его в сортир только этим летом, решила просушить от сырости царские и прочие старые советские рубли.
Суровый Барыкин помягчел, так и быть, счел мешок наследством, вносить в протокол не стал, описал только чугунок с медью да серебром, обещал за порядком присматривать (глядя во все глаза на Кристину!), пригрозил, шутя, еже ли золото – брильянты на бабкином дворе отроют – должны вмиг представить ему под протокол.
В Красном с того самого дня мало кто спал. Перекапывали, на всяк случай, по ночам свои огороды и дворы, вспомнили подзабытую байку о богатой барской усадьбе, что до революции на месте Красного была.
Но по вечерам сельчанам все ж невтерпеж было как любопытно, бродили вкруг забора подворья старой Лизаветы, ждали новых вестей о кладе, что, уж не сомневались, зарыт был на бабкином дворе. Медяки с малым серебром нашли? Нашли. Значит, золото с бриллиантами под землей могло быть у бабки схоронено.
Но во дворе Лизы с того самого дня все как-то, наоборот, улеглось, поутихло, в смысле работы и суеты. Слышны стали по вечерам застольные песни с веранды, шипело, кашляло громкое радио, раздавался дружный смех гостей-приезжих. Кешка до полудня отлучался со злюкой своей Лолой купаться на реку. По вечерам молодежь ругалась про меж собой под яблонями, негромко, но задиристо. Кеша так и ночевал порознь с подругой, отсыпался на сеновале в компании с морячком Игорем. Холостяковали оба. Но недолго.
Важный пузырь Петруша Капитоныч проворонил, похоже, молодуху свою, раззява. Как-то по утру, на третий день после клада, отправился Петюня с Васькой опять на рыбалку, водку пить, да во хмелю засиделся на омуте допоздна. А красавицу Кристину с морячком Игорем пастух Кузьма тем же днем на дальнем выгоне встретил. Вроде как за ягодами молодые в чащобу дремучего Рывина собрались. Да возвернулись с опушки леса через часок да с пустыми корзинками. Шли себе обратно неторопливо любовной поступью, взявшись за руки. Прям, жених с невестою. Увидали за орешником коровье стадо и нетрезвого Кузьму, смутились, руки разняли. Да выпивохе-пастуху все стало ясно сразу: дело-то молодое, куда там брюхатому лысану Петруше до бравого морского майора.
Кузьма, понятное дело, не спустил случая, над молодыми покуражился. С хитрой, гадкой улыбочкой закурить у Игорька-морячка спросил. А тот не курил. Кристина минутку поодаль постояла, зарделась пунцовыми щеками вся в смущении от ехидных взглядов пастуха да в сторону деревни боком-боком отступать стала.
Наглый пройдоха Кузьма не унимался, в рукав Игорька вцепился.
– Майор – что ж по-морскому-то значить будет? – спрашивал занудливый пастух про одну звезду, увиденную на погоне бабкиного племянника.
– А то и значить будет: звезда одна, а звание – «кап три», – пытался отшутиться Игорек.
– Эт как же так «три»? – не понимал Кузьма.
– А так. Всего три кэпа на флоте. Первый, второй… а третьим, выходит, – я буду, в очереди за контр-адмиралом.
– Вона как?! – не понял сложных флотских шуток Кузьма и по-деревенски простецки хитрить начал. – А еже ли кто увидал чего такое тайное и смолчит себе в тряпочку? Тут разве рублика три-четыре на водочку молчальнику не найдется?
Игорек оглянулся на Кристину, что к деревне понуро брела, терпение потерял и сунул Кузьме под нос кулак, дыньку такую «колхозницу», в пол лица пастухова.
– А вот такое подношение молчальнику в самый раз будет, еже ли что, – ответил Игорек.
Моряки не лопухи, на испуг не купишь. Кузьма обиду, молча, зажевал и загрустил.
– Ну, на нет, таки суда нет, – смирился пастух и сделал грубую ошибку, глянул во след белокудрой красавице и тихонько так, подленько вякнул в спину капитану третьего ранга, в надежде, что тот не расслышит. – Хороша кобылка, да шибко прытка…