Дальнее небо
Шрифт:
– Крещена я была бабушкой своей по рождению с именем Христина, – пояснила невестка. – Семья наша, что цыгане, колесили по всей стране. Папа – военный, с Урала. Мама – из Белоруссии. Балашевы мы. В Клайпеде, где папа служит, паспорт получала, Кристиной записали. С греческого имя означает – «христианка», «посвящённая Христу».
– Вооона как?! – приятно удивилась бабка Лизавета и порадовалась. – Славно. Извиняй тогда, милая. Так ведь поначалу и подумалось, Кристина, это от крестин должно будет. Засомневалась, я было, деточка. Прости меня, старую.
Кристина приобняла бабку Лизавету. Вдвоем они тихие слезы умиления пролили. Игорек на двор вышел, чтоб самому в чувствах не разнюниться. Моряку даж на радостях не положено в кубрике сырость разводить.
И подарила тогда Лизавета молодым самое дорогое, что было в избе: Кристине – иконку писаную на жести – Владимирский образ Божией Матери, на что Кристина несказанно обрадовалась, чуду и совпадению, ведь крестили ее ребенком в старинном городе Владимире. Племяннику Игорю досталась в дар иконная досочка вся черная от времени. Лишь сама Лизавета помнила, что икона та от прадеда шла – образ Спаса Нерукотворного. Благодарили молодые баушку Лизавету, в пояс кланялись, чем растрогали старую до крайности. Два платка слезами намочила у себя в спаленке.
К ночи мирно и покойно стало на душе бабки Лизы. Лампадку она в уголке на полочке затеплила. На образа долго крестилась. Господа во всем благодарила.
Сынок-то родной ее Петруша, – грелку ему на пузо! – так и не стар еще, найдет себе, поди, старушку, лет на полста.
А Петр Капитоныч возьми да к осени образумься. На все его названивания и приставания по телефонам умница Кристина отругала его строго и надоумила. Совесть у торговца разбудила. Возвернулся Петруша непутевый да на колени бросился пред бывшей женой своей с двумя детками. Простила она мужа блудного. Не сразу, но простила. Вот так славно все устроилось и разрешилось. Господь мудро все управил. Негоже детям при живом-то отце сиротами расти, а законной жене соломенной вдовой ходить. Не разведенный он был, Петруша, бабки Лизы сын, начальник важный по торговой части. Тоже грех с души своей пребольшущий снял.
Все, что не делается, все, как говорится, к лучшему. Ей, Богу!..
ЯВЛЕНИЕ
деревня Подол, Тверской обл., 1997 г.
Старушку звали Глафира Мещерякова. Восьмой десяток лет разменяла.
Жила она в старинной деревеньке верстах в двадцати от питерского тракта. Серые бревенчатые хатки сгрудились на берегу реки Мста [1] и смиренно доживали второй век земного бытия.
Недалеко, казалось, деревенька та была, еже ли на легковушке из Ленинграда ехать, из Москвы-то поближе будет. Триста верст всего.
1
Мста – река в Тверской и Новгородской областях России. Название означает «чёрная» (от прибалтийско-финского Musta). Древнерусское – «Мъста».
В городе на Неве, нынче Петербургом вновь нареченном, проживал Николай, сын Глафиры, с женой и двумя детками. Жили не богато – не бедно, холодильник с телевизором имели. Легковушку, правда, так и не завели. Не с чего было заводить. Сбережений, как старались, не смогли скопить, зарплаты хватало на месяц грядущий. Однако, грех было жаловаться. Житье-бытье было сносное, как у многих простых трудяг-горожан, на зоопарки да на кино с детками хватало, на театры по выходным для самих родителей. Квартирка в три комнатки в новых районах, у заводской Обуховской Обороны, досталась семье Мещеряковых в наследство от деда жены, морского офицера да после обмена «однушки» деда со Старо-Невского проспекта, от самой Александро-Невской Лавры. Дети и сами родители, слава Богу, были одеты – обуты, голодными не сидели. Работали супруги Мещеряковы инженерами на секретном заводе. Тянули от зарплаты до заплаты. Как детки народились, в отпуск к Черному морю не ездили, экономию держали. Отправляли внуков на лето в Колпино, под Петербург, к другой бабушке, сварливой, но добрющей теще Николая.
Бабушку Глафиру в Тверской губернии проведать надумали, когда Машутке, дочуре Николая пять годков стукнуло, сорванцу Никитке – семь. Перед школой и решились второй бабушке внуков показать. На заводе супругам дали премию за секретный морской заказ, они и поехали. Утренним поездом – до Вышнего Волочка, дальше – автобусом, так до самой деревеньки и докатили.
Радость случилась от встречи тихая и в слезах. Детки, как с автобуса сошли, всему обрадовались, домикам старым – будто избушкам из сказки, черной речке да зеленому Бору сосновому, что частоколом отгородил другой мир, суетный, шумливый, смрадный. Испугались, правда, малыши да к матери в подол кинулись, когда бойкие гуси, будто жирафы пернатые, на дворе загоготали, гостей встречая, да пестрые попугаи огромные, что петухами оказались, истово заголосили не к часу. Что ж, мол, за злыдни такие крылатые на деревне водятся, в городе таких, отродясь, не видывали. Деток бабушка тут же успокоила, в домик отвела, чаем с ежевикой угостила.
Николай глаза кулаками тайком затёр от умиления, обрадовался, что мать в кои веки увидел. Десять лет одними письмами обходились. Антонина, для бабки – невестка, значит, тоже радовалась, что все радовались.
Славная жена сыну досталась, – подивилась Глафира, таких нынче в округе не сыщешь. Бабы, девки деревенские все больше рыхлые да мясистые пошли, ругливые, крикливые да злющие. А невестка городская, Антонина, гляди-ко, статная, ладная, добрая, улыбчивая, скорая на руку да по хозяйству хлопотливая. С дороги взялась свекрови во всем помогать, супы-каши варить, посуду перемывать, пол мести – протирать.
Глафира тайком на иконки в спаленке перекрестилась, возблагодарила Господа за тихое счастье семейное, сыну посланное, да за деток справных, жену достойную.
Скоренько неделька – другая отдыха пролетела незаметно. Внуки на деревенских харчах маленько щечки наели, мордашки порозовели, городская серость сменилась чумазым загаром. Николай с Антониной по вечерам к реке хаживали, целовались – обнимались, будто молодые, луной – звездами любовались, на пруду крёкот лягушек слушали, запахи вспоминали, крапивы, лебеды, полыни, речной тины да навоза на выгоне, где скотинка деревенская к водопою ходила.
По вечерам Глафира в спаленке за ситцевой занавеской пред иконками и лампадкой тихонько бормотала немудреные молитовки. Особо усердно молилась Николаю Угоднику. Подарил Чудотворец старушке на старости лет праздник душевный, столько долгих лет желанный. Темная, неприметная иконка на полочке под самым потолком стояла еще с прадеда Глафириного. Потолок-то в хатке больно низкий был, Николай, сын который, макушкой упирался, когда в горенку входил.
Икону эту Николка с детства помнил. Лет сорок назад Чудотворец красками да позолотой светился, нынче совсем потемнел-почернел от времени.
С годами не забыл Николай, сын Глафиры, как особо почитали в Тверской губернии Святого, в честь которого ребенком он и был наречен при крещении.
Вот и удумал заранее Николай для матери особый подарок сделать. На секретном заводе сладили ему друзья на печатном станке да на тонкой прозрачной пленке Чудотворца в рост. В одеждах богатых, шитых золотом да с сияющим нимбом вкруг головы. Пленка самоклейкой была. Решил Николай перед отъездом пленку ту на стенку в избе тайком наклеить, чем порадовать мать.