Дальнее плавание
Шрифт:
У Гали лицо тихое и задумчивое. У Вани оно смущенное, даже растерянное немного. Он как будто ищет кого-то.
«Кого же он может искать, — думает Анка, — если он танцует с Галей? Это он от счастья смущен и от радости».
Но Анка не знала, что смущение может вызвать не только счастье танцевать с Галей. Смущение и даже страдание может вызвать и обыкновенный подарок, который тебе хочется поднести своему другу, и, может быть, больше, чем другу, и сказать ему, что ты любишь его. Что маленький старинный флакончик с духами, лежащий
С раннего утра Ваня носит этот флакончик в кармане.
Дома он долго выбирал, что бы подарить Анке в этот день.
Он мог бы ей подарить цветы. Он достал бы их даже сейчас, зимою, и даже в пустыне, где не растут никакие цветы.
Но цветы надо держать в руках. Их не положишь в карман. Их бы увидели все. И все бы увидели, кто их принес и кому и что таится под легкими крыльями роз.
Он мог бы подарить ей кинжал из немецкой стали, или золотой кортик, снятый с убитого им фашиста, или даже ракетный пистолет, взятый с подбитого танка. Но зачем ей оружие? И как сказать ей при этом неуклюжем ракетном пистолете нежные слова любви и дружбы?
Он и это отверг.
Тогда мать, которой так хотелось доставить Ване радость, предложила ему старинный флакончик духов.
Это был ее флакончик, сохраненный ею еще с дней ее собственной молодости. Изредка она вновь наполняла его духами.
Флакончик был очень мал. Но запах духов был нежен, тончайший хрусталь был чист и прозрачен, и жидкость внутри светилась зеленоватым цветом морской глубины.
Ваня искусно приклеил к флакончику этикетку и на обратной стороне ее написал: «Анке в знак моей детской дружбы. И пока я вижу тебя, милая Анка, счастью моему не будет конца».
Правда, он ничего не написал ей о любви, но зато эти слова, что он написал, были хорошо видны сквозь чистейший хрусталь и влагу.
Но как же их теперь передать?
Он решил положить свой флакон незаметно в почтовую сумочку Анке. Тогда уж наверное ему ничего не нужно будет говорить.
Он незаметно подошел к Анке вместе с другими. Но тут он увидел, что многие подходят к ней в этот вечер и много чужих детских рук опускаются в ее почтовую сумку.
Нет, он туда не положит своего хрупкого письма.
Он заметил платочек, видневшийся из карманчика ее вязаной кофточки, и осторожно опустил свой флакончик в него.
Анка даже не обернулась — так было ей некогда среди всеобщего веселья, разгоравшегося все больше, которое она раздувала сама, как огонь в очаге, заботясь о других.
И мальчики уже танцевали — стеснение их прошло, — и девочки были довольны.
А Ваня отошел в сторону.
Потом он снова танцевал с Галей. И сердце ее вновь расцветало, словно погружалось в веселые струи. И она ничего не хотела ни видеть, ни слышать.
Вдруг рядом, совсем близко, раздался
Ваня быстро обернулся. Руки его оставили Галю. Она тоже мгновенно обернулась. И оба они увидели Анку, которая держала в руке свой платочек, а у ног ее блестели осколки стекла.
Она была так удивлена, что даже не глядела на пол, а смотрела по сторонам, ища, кто бы мог уронить это ей под ноги.
Галя тотчас же подбежала к ней. В ту же секунду был рядом и Ваня. Анка тоже посмотрела вниз. И втроем они нагнулись одновременно и протянули свои руки к белевшей на полу бумажке, на которой начертаны были слова любви и дружбы.
Ваня оказался быстрее всех. Он схватил бумажку и вместе с осколками стекла сунул к себе в карман.
И по всему залу, как облако, поплыл вдруг тончайший запах, похожий на запах весеннего воздуха.
Все оглянулись на них.
— Как попал ко мне в карман этот флакончик с духами? — спросила Анка с глубоким удивлением.
И хотя Ваня был очень растерян, но все же чистосердечно ответил:
— Не сердись на меня, Анка, это я положил его тебе в карман. Я хотел подарить тебе что-нибудь.
— Так почему же ты не отдал свой подарок в руки Анке? — спросила осторожно Галя. — Там, кажется, было написано что-то…
А Анка сказала:
— Вот глупости! Как жалко, право. Ты в самом деле мог бы мне его подарить.
— Не будем об этом жалеть, — сказал он. — Я подарю тебе что-нибудь другое. Например, золотой немецкий кортик, или такую, как у Веры, ручку из небьющегося стекла, какое вделано в фонарь моей боевой машины, или ракетный пистолет, или свою планшетку, с которой я вылетаю на штурмовку, или еще что-нибудь.
— Это было бы гораздо лучше, — заметила в глубокой задумчивости Галя. — Кому нужен этот нежный запах — мельчайшие частицы душистого вещества, носящиеся в воздухе? Откроешь окно — и пройдет. Не правда ли, Анка?
— Неправда, — ответила Анка. — Я бы хотела иметь и планшетку, и кинжал, и духи.
— Ишь какая жадная! — сказал Ваня и засмеялся.
А Галя ничего не сказала.
Она больше не танцевала с Ваней. Но она и не ушла с вечера. Какая-то непонятная грусть посетила ее на этом веселом празднике.
Но это была не зависть к Анке и даже не ревность, какую могла бы испытать иная душа. Грусть ее была беспечальная. Галя ходила по коридору, где теперь совсем иными казались каждое окно и каждая запертая классная дверь. И они, как Галя, слушали музыку, бегущую к ним из освещенного зала. И они с любопытством, казалось, смотрели на пары, пробегающие мимо с веселым смехом, и отзывались на быстрые шаги слабым звоном своих замков, за которыми в глубине скучали сейчас пустые парты. На подоконниках сидели пары то девочек, то мальчиков и тоже шептались о чем-то, а о чем — неизвестно.