Дальневосточные соседи
Шрифт:
Кроме Шанхайской организации сотрудничества, Россия регулярно участвует теперь в ежегодных встречах других региональных организаций. Это АТЭС, куда входят 19 государств и две территории (их очередной саммит недавно прошел во Владивостоке), АСЕАН, имеющий 10 членов. Кроме того, руководители Китая, Японии и Южной Кореи стали приурочивать к саммитам АСЕАН свои трехсторонние встречи. Было бы полезно включить туда и представителя России, создать консультативный механизм по формуле «АСЕАН плюс четыре». Интеграция России в региональные политические и хозяйственные связи отвечает интересам народов Восточной Азии.
Россия, как известно, развивает свою внешнюю торговлю за счет продажи нефти и газа. Причем экспортирует их главным образом в Западную Европу. Между тем пора сделать приоритетом «восточный вектор».
Повторю: следует воспользоваться нашим географическим положением, чтобы возродить на новом витке истории идею Великого шелкового пути, превратить Россию, Китай и Японию в опоры трансконтинентального моста между Восточной Азией и Западной Европой. Нужно использовать динамизм наших дальневосточных соседей, дабы прицепить сибирский вагон к набирающему скорость азиатско-тихоокеанскому экспрессу.
Часть вторая
Корни японского солнца
Как китаист стал японистом
На вопрос, что привело меня в журналистику, я отвечаю: знание китайского языка, истории, философии и культуры этой страны. Руководство «Правды» проявило интерес к выпускнику Военного института иностранных языков Всеволоду Овчинникову именно потому, что в 1951 году газете требовался страновед, хорошо подготовленный для работы в Китае. Ну а элементарными журналистскими навыками можно было овладеть и в редакции.
Должен сказать, что на первом этапе своей карьеры я был поистине баловнем судьбы. Ведь любая тема, связанная с только что родившейся КНР, в 50-х годах считалась приоритетной. Среди зарубежных собкоров «Правды» я был не только самым молодым, но и чаще всех публиковался.
Не языковой барьер, а языковой мост
Атмосфера, в которой я начал свою работу в Пекине, была на редкость благоприятной. Крылатая фраза «Русский с китайцем братья навек» была тогда не только строкой из песни. Дружба соседних народов не сводилась к речам государственных деятелей и газетным передовицам. Она реально вошла в тысячи человеческих судеб.
О китайских студентах, которые просиживали выходные дни в читальных залах наших вузов, до сих пор ходят легенды. Да и наши специалисты возвращались с новостроек первой китайской пятилетки неизмеримо выросшими в профессиональном отношении. Ведь к ним постоянно обращались с вопросами, выходившими за рамки их прямых обязанностей, что побуждало углублять свои знания.
К тому же китайцы всячески поощряли своих наставников к новаторству, беря ответственность и риск на себя. Инженер Константин Силин, например, не только обеспечил успешное строительство первого в истории моста через Янцзы, но и впервые в мире использовал там принципиально новый, бескессонный метод возведения мостовых опор, который долго не решались применить в СССР.
Мне выпало счастье быть в гуще этих окрашенных романтикой событий. Возможность беседовать со мной один на один, без переводчика, придавала контактам с местными руководителями доверительный характер, побуждала их относиться ко мне не как к иностранцу, а как к «своему».
Если большинству моих западных коллег в Пекине мешал языковой барьер, мне, наоборот, помогал языковой мост. Достаточно было процитировать какого-нибудь древнего поэта или прочесть иероглифическую надпись, чтобы моментально вызвать к себе симпатию собеседника. Знание китайской грамоты, а тем более китайской старины – лучший ключ к сердцу жителя Поднебесной.
Словом, поначалу судьба меня изрядно избаловала. Зато, вернувшись на родину после размолвки между Мао Цзэдуном и М.С. Хрущевым, я оказался словно у разбитого корыта. Поскольку китайская тематика утратила былую привлекательность, решил переквалифицироваться в япониста. Используя свой авторитет востоковеда, убедил начальство, будто китайский язык отличается от японского не больше, чем белорусский от русского. Иероглифы, мол, те же самые, и наши восточные соседи без труда понимают друг друга.
Мне наняли преподавателя, чтобы четыре часа в неделю брать уроки японского языка. В институте мы еженедельно занимались языком по восемнадцать часов. К тому же было мне тогда за двадцать, а отнюдь не за тридцать лет. Так что быстро овладеть вторым восточным языком было нереально. Но меньше чем через два года после возвращения из Китая я был направлен на постоянную работу в Японию.
Первый год работы в Токио был самым трудным в моей жизни. Сложнее всего было сломать отношение ко мне как к чужаку-дилетанту. Но китайский язык – это латынь Восточной Азии. Так что знания древнекитайской философии и литературы позволяли мне блеснуть перед японцами там, где многие наши японисты мне уступали.
Я нашел свой собственный подход к освещению Страны восходящего солнца. Задался целью найти скрытые пружины послевоенного экономического чуда в особенностях японского менталитета, человеческих отношений в этой малопонятной для иностранцев стране. Это подвело меня к мысли написать своего рода путеводитель по японской душе, каковым стала книга «Ветка сакуры».
Две большие разницы
Пытаясь описать японский национальный характер, я сравнивал его с китайским. И тут пришлось чаще противопоставлять, чем сопоставлять. Потратив пять лет на изучение страны и языка, а потом проработав семь лет в Поднебесной, я, признаться, ошибочно полагал, что китайцы и японцы некие близнецы-братья (и по цвету кожи, и по разрезу глаз, наконец, по общей иероглифической письменности). Но жизнь заставила убедиться, что наши дальневосточные соседи являют собой, как говорят одесситы, две большие разницы.
Несколько утрируя, скажу, что китайцы – это немцы Азии. В своем поведении они руководствуются логикой и рассудком. Японцы же в этом смысле – русские Азии. Они, как и мы, живут не умом, а сердцем. У них превалируют эмоция и интуиция. Коренится же этот контраст в отношении к природе, то есть к естественному, и к тому, что создано человеческими руками, – к искусственному.
На взгляд китайцев, человек как творец – властелин, а материал – его раб. Японский же мастер не навязывает материалу свою волю, а помогает раскрыть его первородную суть. Наглядный пример – национальная кухня. В Китае это некая алхимия, умение творить неведомое из невиданного. В Японии же это искусство создавать натюрморты на тарелке. В отличие от геометрически расчерченного Пекина, хаотичный Токио вырос, «как растет лес». Японские градостроители, подобно местным садовникам, лишь подправляли то, что появилось само собой.