Дальние пески
Шрифт:
И все же не Фэй занимала теперь главное место в моих мыслях. На первый план выдвинулось мучительное беспокойство о Кэрол. Разве мог я забыть, что прошлое у них было общим, что, по словам самой Кэрол, они схожи во всем, что Кэрол тоже актриса, что она тоже вышла замуж за состоятельного человека и что я тоже знаю ее совсем мало!
Глава 11
Следующие несколько дней были для меня непрерывной мукой. Зловещая история тут же стала известна каждому, и все в округе с откровенным ужасом говорили о Фэй и, как мнилось мне, о Кэрол тоже. Двойная трагедия стала, разумеется, сенсацией для прессы, и репортеры буквально наводнили Пепельный Берег, истоптав остров и дамбу. Поскольку Фэй была мертва, в своей писанине они могли не проявлять ни малейшей сдержанности, и мне трудно было осуждать их за это. До Кэрол газетчикам добраться не удалось, но они и без того
Я и сам привлек повышенное внимание как муж одной из сестер, и люди с фотоаппаратами маячили повсюду, где я появлялся. Большинство газетчиков остановились в отеле напротив дома, поэтому я находился под непрерывным и назойливым наблюдением. Я бы с радостью удрал вместе с Кэрол в Лондон, но Франклин не советовал беспокоить ее еще день-другой. Кроме того, меня просил повременить с отъездом инспектор Бернс, да и в любом случае мне пришлось бы вскоре вернуться для участия в судебном разбирательстве. Поэтому мы остались.
Франклин строго-настрого запретил сообщать Кэрол правду, исходя из того, что ей необходимо пережить первый шок, прежде чем ее настигнет второй, более сильный. Она почти не задавала вопросов, что само по себе свидетельствовало о ее подавленном состоянии. Она часами просто лежала, бледная, неподвижная, со взглядом, устремленным в одну точку. По крайней мере в одном у меня сомнений не оставалось: горе ее было неподдельным. Что же касается остальных сомнений, то я делал все, чтобы отбросить их до того времени, когда она полностью оправится.
В первый же вечер — тот самый, когда я разговаривал с Морин, — я написал письмо родителям, чтобы оно было получено до того, как новость распространится. Пожалуй, это было самое сложное письмо, какое мне только приходилось писать. Я знал, насколько потрясены они будут, и догадывался, что подумает матушка. Она не скрывала, что, по ее мнению, я женился поспешно и легкомысленно и на девушке из семьи с сомнительной репутацией. Не прошло и нескольких месяцев, как ее опасения начали сбываться. Но все же, преданный Кэрол, а может статься — из гордости, я ни слова не добавил помимо фактов. Я просил ее не приезжать в Норфолк и даже не звонить пока, поскольку не был готов обсуждать что-либо. Я слишком хорошо ее знал и понимал, что в ее поведении не будет и намека на упрек: «Я же тебе говорила…» Но и сочувствия мне не требовалось. Я должен был во всем разобраться сам…
Сутки спустя пришел ответ. Ей письмо далось, наверное, еще труднее, чем мне. Оно было пронизано беспокойством за меня и сожалением, что она ничем не может помочь, но в целом было на удивление сдержанным. Заканчивалось оно уверением, что они оба понимают мое состояние и, если мне понадобится поддержка, родители всегда готовы прийти на помощь. Это было чудесное письмо, меня оно глубоко тронуло.
В тот же вечер я отправил еще одно послание — Джону Алленби. Мне всегда нравилась моя работа. Кроме того, я чувствовал, что в будущем она сыграет в моей жизни еще более важную роль. Однако сейчас у меня не было сомнений, как поступить. Я понимал, что в ближайшие дни на меня всей тяжестью обрушится сенсационная известность и, разумеется, репортеры не пройдут мимо того факта, что я из министерства иностранных дел. Мне ли не знать, как чувствительно реагируют у нас в Форин офис на подобные вещи. В письме я кратко сообщил Алленби, что произошло. Эту историю, писал я, неизбежно раздуют газетчики, и потому я готов подать в отставку по первому требованию. Он ответил — выразил соболезнования и подчеркнул, что в данный момент не видит причин что-либо предпринимать. Я мог уйти в отпуск без сохранения содержания до тех пор, пока моя ситуация не прояснится. Так что приличия были соблюдены обеими сторонами.
В следующие два дня я был так занят, что у меня не оставалось времени на переживания о своей карьере. Мне приходилось постоянно присматривать за Кэрол, и, кроме того, я встретился с миниатюрным джентльменом по имени Хэмилтон — адвокатом Артура из Нориджа. Несколько раз я виделся с инспектором Бернсом. Полицию, естественно, интересовала личность возлюбленного Фэй. Сама она была уже недосягаема для закона — он же живой и невредимый разгуливал на свободе. Поначалу инспектор надеялся, что ему помогут в этом следы на острове, однако он вскоре понял, что после поисков Артура, в которых принимало участие много людей, да еще сильного дождя, который лил в ту ночь, картина безнадежно искажена. Записка из сумки Фэй пригодилась бы для сличения почерков, если бы появились подозреваемые, хотя она была написана с нескрываемым намерением изменить почерк; да и трудно было бы графологам прийти к заслуживающим
Полиция проделала огромную работу, опрашивая жителей деревни и всей округи, не видел ли кто-нибудь Фэй с посторонним мужчиной, но и это не принесло успеха. Удивляться не приходилось — встречи-то происходили по ночам, но мне не давал покоя другой вопрос: как они вообще познакомились? Вероятность мне виделась только одна. Он мог быть ненадолго заехавшим сюда в начале лета отдыхающим, которого Фэй случайно встретила у дамбы или на «точке». Они разговорились, и… вот чем это кончилось. Фигурой он был загадочной, настолько загадочной, что я все еще с трудом верил в его существование, хотя сам слышал его голос и видел его записку к Фэй. Мне казалось маловероятным, что его когда-нибудь сумеют найти и привлечь к ответу. Если бы все прошло по плану, он бы наверняка оставался в тени, выжидая, пока все уляжется, чтобы потом присоединиться к Фэй и насладиться плодами содеянного. А после того, что случилось, он из этой тени не выйдет уже никогда.
Глава 12
Судебное разбирательство проходило в Фэйрхавене, в битком набитом публикой и газетчиками зале. Продлиться оно должно было весь день, и, поскольку меня и Морин вызвали для дачи показаний, Франклин нашел сиделку для ухода за Кэрол во время нашего отсутствия. Помимо Хэмилтона, который явился в суд как поверенный Артура, я вызвал из Лондона адвоката, который должен был представлять интересы родственников — то есть мои и Кэрол. Звали его Фоулкс, он был из известной юридической фирмы и произвел на меня приятное впечатление, хотя я прекрасно понимал, что его присутствие будет пустой формальностью. Когда мы вместе с ним проанализировали мои будущие показания и суть дела, он откровенно заметил, что работы у него будет немного.
Прежде мне никогда не случалось присутствовать на заседаниях суда, и многое удивило — особенно медлительность всей процедуры, долгие паузы. Кроме того, создавалось впечатление, что коронер по ходу дела придумывает правила ведения заседания сам. Однако под конец довольно-таки бестолкового, как мне казалось, разбирательства картина прояснилась со всей отчетливостью.
Первыми сделали сообщения медики. По поводу Артура было сказано, что смерть наступила в результате отказа системы кровообращения, ставшего следствием острого кетозиса из-за отсутствия инсулина, который, как отметил врач, ему нужен был тогда даже в более крупных дозах, поскольку день он провел малоподвижно и его организм сжег совсем немного сахара. Беспокойство за жену также могло усилить потребность в инсулине. Было установлено, что у Артура смерть наступила к вечеру второго дня.
Медицина подтвердила, что Фэй утонула. Несколько мелких кровоподтеков и царапин на ее теле легко объяснялись попытками отцепиться от лапы якоря. Время смерти вызывало сомнения, но произошло это в первый день, так что Артур пережил ее. Юристов это удовлетворило. Я в своих показаниях описал, как обнаружил Артура. Рыбак рассказал, как нашел ялик и Фэй.
Затем с помощью показаний полицейских и мозаики из мелких свидетельств других людей была восстановлена полная картина событий. Отношения между Фэй и Артуром портились, начались ночные прогулки, которым Фэй давала малоубедительное объяснение. Гораздо более правдоподобно считать, что их инициатором была она сама. Не прошло незамеченным и ее нежелание отправиться погостить у сестры в Лондоне, что было предложено Артуром с единственной целью — проверить, можно ли оторвать ее от Норфолка. Потом всплыл тот факт, что обычно она сопровождала Артура в прогулках на ялике, но на этот раз отказалась и уехала в Фэйрхавен без особой на то причины. Потом она отправилась на «точку» и переплыла на остров, о чем свидетельствует найденная одежда. Затем было зачитано заключение экспертизы о фальсифицированной дыре в кармане пиджака, которую присяжным предложили осмотреть лично. После этого выступил Бернс, рассказавший, как мог произойти инцидент с яликом. Несчастный случай произошел, вероятно, из-за поспешности, с которой Фэй хотела вывести ялик в пролив, чтобы самой как можно быстрее скрыться. Его свидетельство о том, как в сумочке Фэй был обнаружен инсулин, дополнили показания Морин, которая подтвердила, что утром Артур взял его с собой. Была предъявлена записка, рассказано суду об уличающем звонке по телефону. И под занавес ссылка на завещание Артура продемонстрировала мотив преступления. Это было больше чем разбирательство. Это вылилось в суд над покойной.