Дальний поход
Шрифт:
– Польский пан – это колдун? Такой же, как сир-тя? – гонористый щеголь снова подслушал мысли.
Да, похоже, он только и делал, что подслушивал! Вот ведь гад!
– Гад? Это – мелкий змей…
– А ты, вижу – крупный!
– Меня, кстати, зовут Енко Малныче. – Придержав своего пегого «коня», незнакомец неожиданно спешился, легко спрыгнув с седла. – Малныче – это, по-вашему, значит, рожденный в мали… нет – в рубахе! Ну, счастливый, значит.
– То-то я и смотрю – счастье из тебя так и прет, – съязвил Афоня. – А я – Афанасий. Ну… обо мне ты почти все
– Поищем, мой друг Афанасий, поищем, – покладисто согласился Енко. – Ты саблю-то убери, ага. И о простых вещах думай погромче – а я твой язык буду учить. Русский, да. Так ведь?
Пономарь махнул рукой, не говоря ни слова. А что говорить-то, когда щеголь этот все равно все мысли читает? И ящерица еще эта звероватая… эвон, глазом косит, небось сожрать хочет.
Фыркнув, новый знакомец расхохотался – однако смешливый:
– Нет, нет, Ноляко не злобный. Людей не ест совсем, так, змей мелких, птичек, а пуще того траву, корешки всякие… Ноляко! Успокой нашего доброго друга!
Ишь ты, друга выискал…
Афоня и отскочить не успел, тем более прочесть молитву, даже для крестного знамения руку не поднял, как вдруг мерзкий ящер опустил безобразную свою головизину с костяным наростом-шлемом прямо юноше на плечо, потерся о щеку, словно блохастый пес об забор, заурчал добродушно.
– Ноляко! – Енко Малныче почесал зверюге шею. – Добрый, да.
– Да уж, добрый, – скосив глаза, опасливо поежился пономарь. – Этакой квакнет – голова с плеч! Так мы друзей-то моих искать будем?
– Чуть позже… пусть сир-тя уберутся, слишком уж много их.
– А если они не…
– Улетят на своих драконах! Все, зачем их сюда послали, колдуны уже сделали – а место это плохое, неуютное – холодно! Чего тут и ждать-то.
Афоня упрямо склонил голову:
– Так, покуда мы тут ждем…
– Хо! – встрепенувшись, внезапно воскликнул Енко. – И правда, чего ждать-то? Друзья твои, кто еще жив, сами к нам придут. Пошлем-ка мы к ним морок – тебя!
– Я тебе не…
– Ты друзей своих живыми увидеть хочешь? – Колдун строго наморщил лоб.
– Ну!
– Баранки гну!
И это, собака, подслушал! Иначе откуда б ему знать про баранки?
– Тогда делай, что я велю, и не выкобенивайся!.. Сам ты «хитрый язычник»… А встань-ка вот сюда, на пригорок, мой дорогой друг! Так… чуть повернись… Да не напрягайся, нельзя так – морок совсем непохожий выйдет. Нет… туда, на солнце гляди… ага… глаза не закрывай.
– Да как же не закрывать-то, коли слепит?
– А ты старайся! Ох, горе мое… луковое…
Когда Силантий Андреев открыл глаза, первое, что он увидел, было озабоченное лицо кормщика Кольши Огнева. Рыжая борода Кольши растрепалась, на виске запеклась кровь, в глазах же стояла тоска и неожиданная радость:
– Господи Иисусе Христе! – обрадованно перекрестился Огнев. – Кажись, жив старшой, а!
– Не «кажись», а жив! – Андреев недовольно прищурился и застонал – левую ногу словно пронзила молния. – Ой, черти б взяли…
– С ногой?
Едва только кормщик дотронулся до окровавленной штанины, как назначенный ясачный атаман вытянулся, выгнулся дугою и, проскрипев зубами, обмер.
– Ну, вот! – испуганно заморгав, Кольша осторожно хлестнул беспамятного ладонями по щекам. – Э-эй, дядько Силантий! Ты что это – помирать надумал? Смотри, не моги! Может, еще кто живой остался – поискать надобно, а ты ведь у нас старшой, не я же… Ну! Очнись же! Христом Богом молю – очнись.
Словно вняв словам ватажника, раненый резко распахнул глаза и какое-то время смотрел вокруг, совершенно ничего не понимая, пока наконец не признал кормщика:
– Эх, Кольша, а ногу-то я, похоже, сломал! Да и башка раскалывается… Помню, какой-то людоед метнул каменюку, а боле не упомню ничего! Господи-и-и… – все ж что-то припомнив, старшой тоскливо скривился. – Нас же… А где все? Струги, казаки… нехристи?
– Струги потопли все, дядько Силантий. – Огнев скорбно покачал головой. – На дно морское пошли вместе с ясаком, тварями шипастыми да рогатыми потопленные. Казаки – кто погиб, а кто, и может, как мы – по лесам ходит, от колдунов да людоедов поганых прячется.
– Так и мы, что ли, в лесу? – с надрывом протянул старшой. – Ой, Господи-и-и…
Кормщик грустно усмехнулся:
– Не, дядько Силантий, мы не в лесу – в траве, да в кустах схоронился. Меня-от чудище хвостом на берег выкинуло, тем, верно, и спасся. Отлежался в беспамятстве, вроде тебя вот, а как глаза открыл, уж бой и кончился. Одни людоеды по брегу бродили, мясо себе выискивали… и посейчас еще бродят, так что надобно нам, дядько, ноги поскорей уносить.
– Ты и уноси, Кольша, – скрипнув зубами, тихо промолвил ясачный атаман. – А мне уж… мне уж поздно. Казаков я погубил, струги… Не углядел опасность вовремя, не заметил…
– Да никто не заметил, дядько!
– Вот и я говорю – виноват. Да и идти мне – нечем.
Покусав усы, Силантий чуток помолчал, поглядел на блеклое небо, вздохнул и продолжил, время от времени осторожно поглаживая сломанную ногу:
– А ты уходи, Кольша! На то тебе мой приказ. С осторожкой иди, берегом к северу пробирайся, к нашим, в острог. Явишься – обо всем доложишь! А то ведь ждет атаман Иван Егорович нашего возвращения, да все ждут… Зелье пороховое, соль, припасы разные. Ох, не дождутися! Да и ясак пропал, все добро потопло… али людоеды разграбили.
– Не думаю, чтоб разграбили, – неожиданно усмехнулся Огнев. – Не видал я у людоедов товлыжьего зуба, да и не с руки им его тащить к поганым своим стойбищам. Цену бивням людоеды не ведают, а хижины свои, ежели надобно, и из веток могут устроить.
– Хм… – Силантий задумался, даже попытался приподняться на локте, глянуть на залив, на море. – Тут ведь мелко, так?
– Да уж, мелко, дядько! Едва прошли.
– И струги неглубоко… Ежели помощь придет – все добро поднять можно!
– А ведь верно! – ахнул Кольша. – Ну, ты, дядько, и голова! Не зря ясачным назначили.