Дальняя бомбардировочная... Воспоминания Главного маршала авиации. 1941-1945
Шрифт:
Дежурившие в воздухе экипажи сбрасывали нашим товарищам резиновые и спасательные лодки в снаряженном состоянии.
Общие же перевозки фронтовых частей ГВФ за апрель — более 42000 человек и около 5000 тонн груза. Я не располагаю данными о количестве сделанных этими частями самолето-вылетов, но количество часов, налетанных за этот месяц, — без малого 44000.
Боевые части АДД за этот месяц сделали 9904 самолето-вылета, из которых 8368 ночью и 1536 днем.
А ведь все сделанное за этот месяц нужно было спланировать, организовать, проконтролировать, своевременно в ходе уже проводимой работы изменять, перенацеливать. В напряженные месяцы, особенно при проведении второго и пятого ударов, нагрузка
Нужно сказать и о том, что очень плохие метеорологические условия в течение всей зимы и весны 1944 года весьма усложняли боевую работу АДД.
Лежащие передо мной документы говорят о том, что в январе насчитывалось всего пять дней, когда можно было вести боевую работу в нормальных условиях погоды, в феврале их было восемь, причем только в течение четырех можно было действовать всеми силами. [427] В марте летных дней и ночей, когда можно было действовать всем соединениям АДД, было тоже лишь четыре, а совершенно нелетных — семнадцать. В апреле только пять ночей давали возможность вести боевую работу в нормальных погодных условиях, а двадцать три были с плохой и сложной метеорологической обстановкой.
Полеты в таких условиях могли проводить лишь хорошо и отлично подготовленные экипажи. Массовые, многотысячные вылеты на боевые задания говорят о том, что сложные метеорологические условия не являлись преградой для выполнения поставленных задач, и подавляющее число летных экипажей было подготовлено к полетам в таких условиях. Главным, как понимает читатель, являлось, конечно, не просто умение летать в плохую погоду, а то, чтобы, вылетев в такую погоду, найти цель, выполнить задание и возвратиться на свою базу. Таков был уровень подготовки огромного количества экипажей АДД к 1944 году.
Такой уровень, конечно, сам собой не достигается. Огромное количество энергии, сил и труда вложено в это дело командным и инструкторским составом, начиная с учебных подразделений в тылу и кончая боевыми частями на фронте. Нельзя здесь не отдать должное руководителям крупных учебных комплексов, таким, как генералы Василий Павлович Белов, Александр Васильевич Беляков, Иван Тимофеевич Спирин, Анатолий Георгиевич Гусев, и ряду других товарищей, положивших много ума и сил на подготовку высококвалифицированных кадров, за что они и имели заслуженно полученные ими высокие воинские звания и награды.
Конечно, отнести все на счет учебных заведений нельзя, да и будет это неправильно. Там даются основы того, что должно совершенствоваться уже непосредственно в боевых частях, однако без наличия таких основ нельзя заниматься и совершенствованием. Как не может стать человек, скажем, настоящим инженером без получения высшего образования, так не может быть человек и летчиком, не получив надлежащих познаний. Однако и квалифицированный
В один из весенних дней 1944 года я был на докладе у Верховного Главнокомандующего в Кремле. Как обычно, доложив все вопросы по боевой деятельности АДД, а также о выполнении различных дополнительных задач, стоял в ожидании. После заслушивания такого доклада следовала постановка новых задач. Прошло довольно длительное время. За столом, как это было почти всегда, сидели члены Политбюро. Видимо, до моего прихода рассматривались какие-то вопросы, не относящиеся непосредственно к боевым действиям, ибо военные отсутствовали. Пауза затянулась, и я стал думать о том, что, видимо, предстоит выполнять какое-то важное задание.
Так обычно бывало после таких длительных пауз. Совершенно естественно, что в моей голове замелькали предположительные мысли, что же это будет за задание.
— Вот что, — сказал Верховный, подходя ко мне. — Наконец-то и на вас к нам поступила жалоба. Как, по-вашему, что мы с ней должны делать?
— Лично на меня, товарищ Сталин?! — спросил я с удивлением.
— Да, лично на вас, — последовал ответ. — И мы вас спрашиваем: что должны мы делать с этой жалобой?
Удивление мое было столь велико, что сразу я даже не мог сообразить, что же я должен ответить. Видимо, это удивление было явно написано и на моем лице, потому что я услышал голос Верховного:
— Подумайте, подумайте!
Эти слова Сталина вывели меня из недоуменного состояния. Мне стало ясно, что в отношении меня получены какие-то серьезные компрометирующие данные, и длинная пауза была вызвана не раздумьем Сталина, какие задачи следует поставить АДД, а тем, как повести со мной разговор на эту тему.
Было для меня очевидным и то, что присутствующие члены Политбюро знают о содержании жалобы и также ждут от меня ответа.
Не зная за собой никаких проступков, отдавая все свои силы, всю энергию тому делу, на которое меня поставили, я почувствовал, что во мне начинает нарастать возмущение. Однако я знал, что должен проявить максимум хладнокровия и держать себя в руках, ни в коем случае не отдаваясь во власть своих чувств. С какой-то особой ясностью воскресли в моей памяти слова Верховного о том, что свои чувства человек может проявлять в делах личных, в делах, так сказать, домашнего обихода…
Было для меня ясно и то, что по пустякам жалоб лично Сталину писать не будут. Все эти мысли заняли какое-то мгновение, но и его было достаточно для того, чтобы овладеть собой. [429] — Товарищ Сталин, — услышал я свой ровный и спокойный голос, чему был сам удивлен. — Если эта жалоба серьезна, я полагаю, что ее нужно обязательно расследовать! Если расследование покажет, что я действительно в чем-то виноват, меня следует строго наказать, в зависимости от тяжести моего проступка. Если же расследование покажет и докажет отсутствие какой-либо вины с моей стороны, я прошу привлечь к такой же строгой ответственности лицо, написавшее эту жалобу.