Дальняя дорога (сборник)
Шрифт:
Дирий мельком взглянул на него.
— Тем более что я сам напросился. Ты это хочешь сказать?
Лорка покачал головой.
— Это мелочи, я не о том. В отряде, который я уже скомпоновал в своей голове, тебе трудно будет найти замену.
— Возможно. — Дирий мельком взглянул на Федора. — А Игорь Дюк?
— Игорь само собой.
Ришар кивнул в знак согласия и вдруг с пробудившимся любопытством спросил:
— Собираешь команду звезд?
— Да, что-то в этом роде.
— Разумно.
Ришар прекрасно владел собой. Спокойное лицо, сдержанный тон, изящная
— Не сыграть ли нам партию в шахматы?
— Ты серьезно?
— Конечно! — Зеленые глаза Лорки щурились в плутоватой улыбке. — Разве ты не знаешь, что после шпаги и самбо я больше всего люблю шахматы?
Ришар вдруг поднял голову, проницательно взглянул на Федора и очень спокойно сказал:
— Именно шахматы окончательно убедили меня в том, что путь на Кику для меня заказан. — Заметив удивление Лорки, пояснил: — Раздумывая над твоим предложением, я сел за шахматный столик. И мне вдруг подумалось: а много ли великих шахматистов, скажем, чемпионов мира, сумели заиграть в прежнюю силу после того, как соперник ухитрился учинить им настоящий разгром? Не случайное поражение, а подлинный принципиальный разгром. Не доверяя памяти, я обратился к компьютеру и принялся просматривать историю шахматных чемпионатов, начиная с самых истоков, от Стейница и Ласкера. И поразился, даже испугался! Ни один шахматный титан после краха никогда не поднимался на прежнюю высоту. Они продолжали играть, играть хорошо, иногда прекрасно. Но никогда не возвращали свое былое величие и несокрушимость. Понимаешь? Никогда!
Лорка понимал. Психологический надлом лечить куда труднее телесных ушибов и переломов. Память о срыве, память о поражении сидит в подсознании, как клещ. В ординарной обстановке человек не подозревает о его существовании, но стоит ситуации накалиться и выйти на самую грань допустимого, как этот клещ пробуждается, больно впивается в мозг и на место былой решительности приходит неуверенность. Гнет былых поражений — тяжелый гнет. Сорвавшись психологически один раз в космосе, Ришар Дирий боялся, что такое может повториться еще раз на Кике.
По глазам Лорки Ришар понял, что тот обо всем догадался и разжевывать ему ничего не надо. Но, поколебавшись, все-таки пояснил:
— Я испугался, Федор. Не за себя, поверь. За тебя, за Тимура, за всех других, кто будет бок о бок работать на Кике. А работать там придется на пределе, я в этом убежден. — Он помолчал и добавил: — И потом, я вдруг отдал себе отчет в том, что по-настоящему полюбил свою монтажную, строительную работу. Мне, может быть, впервые в жизни жаль с ней расставаться. И вот, тщательно взвесив все это, я решил отклонить твое предложение.
— Каждому свое, — импульсивно сказал Лорка и пожалел об этом.
— Каждому свое, — согласился Ришар грустно.
Лорка бережно положил на тонкую сильную руку Дирия свою тяжелую ладонь.
— Всякий путь заслуживает уважения, был бы он честным. Я не в обиде на тебя, Риш.
Дирий лукаво улыбнулся.
— Ну вот, после исповеди мне как-то легче дышится.
Лорка засмеялся, как бы давая понять, что тот нелегкий разговор кончился и теперь начинается другой.
— Ты сказал, что на Кике придется работать на пределе. Почему ты так думаешь?
Ришар внимательно посмотрел на Лорку, как бы раздумывая, стоит ли откровенничать.
— Я ведь могу высказать только сугубо личное мнение, Федор.
— Именно оно меня и интересует.
Дирий пожал плечами.
— Пожалуйста. Судя по всему, на Кике мы встретились с представителями разума, которые в этико-эстетическом плане сильно отличаются от людей.
— Скорее всего так.
Ришар усмехнулся.
— Вот и представь себе встречу с разумным пауком или каракатицей. Или вообще с неведомым монстром, покрытым зловонной, по земным критериям, слизью. Сколько тут будет барьеров и преград при общении! И полно, можешь ли ты быть уверен, что они преодолимы? Вспомни, с каким трудом, ценою каких жертв мы преодолели внутри самих людей такое пустяковое отличие, как цвет кожи.
— И все-таки преодолели. И сильно поумнели с той поры, Риш.
— Да, — как-то неопределенно протянул Дирий, — мы сильно поумнели. И ты хочешь сказать, что разум сам по себе может стать основой для контактов?
— Я очень надеюсь на это.
Ришар вздохнул.
— Понятно. Ты добр по натуре. И ты оптимист. А я скептик. — Он усмехнулся. — Извини, буду откровенен. Разум изначально добр! Желанные и милосердные братья по разуму! Когда я слышу эти благоглупости, у меня возникает атавистическое желание хорошенько выпороть такого легкомысленного. Казалось бы, человеческая история, фашистские фабрики смерти чему-то должны научить нас.
— Мы сильно поумнели с той поры, Риш, — упрямо возразил Лорка.
— Опять ты про ум! Разум не добр и не зол сам по себе, Федор. Он бесстрастен и холоден, как топор. С его помощью с равным успехом можно строить дворцы и рубить головы. Братство по разуму — фикция, в лучшем случае компромисс. Есть одно истинное братство в мире — братство по морали и этике. А что морально общего может быть у человека с разумной медузой или интеллектуальным муравейником?
— Ты гипертрофируешь безликость разума.
Дирий ухмыльнулся.
— Может быть. Я просто хочу, чтобы у тебя не возникло насчет Кики розовых иллюзий. Ну а если серьезно, — глаза Ришара похолодели, — я молю всемогущий случай о том, чтобы кикиане не оказались много выше нас на лестнице разума. Нет, я не думаю, что в этом случае они нас уничтожат. Зачем им это? Возможно, они искренне полюбят нас. Разве мы не любим животных? Но я не могу и не хочу забыть о жалкой судьбе всех этих собак, лошадей и верблюдов, которых человек искренне любит много тысячелетий.