Дальняя командировка
Шрифт:
На бумажной салфетке он записал два номера своих телефонов — городской и мобильный — и отдал Турецкому.
— А вы, Иннокентий Мурадович, как себя чувствуете? — не мог не поинтересоваться Александр Борисович напоследок, складывая бумажку с телефонами и пряча ее в карман.
— Все в порядке, — закивал и тот.
— Ну и славненько. Извините, Савелий Тарасович, что не успел до конца воспользоваться вашим гостеприимством. Надеюсь, все у нас впереди.
И они втроем — с Затыриным, который невольно оказался между Грязновым и Турецким, — пошли к катеру.
— Что так скоро? — спросил Гоша.
—
— Какой разговор? — ухмыльнулся Гоша, с недоверием посматривая на подполковника, которого заметно покачивало. Но явно не от выпитого.
Впрочем, усевшись в небольшой каюте, Затырин словно бы почувствовал себя увереннее. Точнее, стал наглеть. Даже лицо порозовело и вскоре стало приобретать привычный красный цвет. Но краснота стала сменяться бледностью, когда Грязнов включил свой диктофон и послышалась речь…
Турецкий слушал запись с большим интересом. Подполковника не щадили ни Солдатенков, ни его подручные, похитившие Галку. Как они его только не называли! Козел, пожалуй, было самым ласковым и безобидным словом. Но особенно неожиданным для него, как, впрочем, и для Турецкого, было признание Прапорщика о том, что Затырин, с которым он тайно, по просьбе подполковника, встречался в собственном ресторане на набережной, заказал ему развлекательный центр и два магазина, принадлежавших Теребилину и Сороченко, а также несколько иномарок их дружков-приятелей. Номера подполковник сам продиктовал по списку, который достал из собственного кармана. А когда задание его было выполнено, то есть ночные пожары уничтожили дотла указанные объекты, как и договорились на стрелке, милиционеры этого сучьего потроха замели нескольких братков. Он обещал для понта подержать их пару дней на киче и откинуть за отсутствием доказательств. А сам, оказывается, развел, как последняя б…
— Чушь собачья… бред… да врут, твари! — цедил сквозь зубы растерянный подполковник, еще, видимо, не нашедший для себя способа защиты. Но именно по такой его реакции и поняли Турецкий с Грязновым, что законник ничего не соврал.
И по поводу Гали Романовой так же по-своему подробно и красочно рассказал Солдатенков.
Мол, Затырину стало известно от своих стукачей, что эта шмара из московской ментовки ходит здесь ночью по домам и шьет на Затырина дело. Ее надо было тихо заныкать и передать подполковнику. А тот собирался сам устроить с ней разборку и потом отдать пацанам, чтоб те, когда она им надоест, сыграли ей «популярный отходняк», то есть закатали в бетон. Вот сегодня как раз вечером и собирался Затырин подъехать к Прапорщику для базара со шмарой, да Грязнов поломал все планы.
— Клевета! — попытался продемонстрировать свое крайнее возмущение Затырин.
— Ну как же это может быть, чтоб и Солдатенков, и его братки клеветали на вас совершенно одинаково? И кто вы для них? Вы чего, подполковник, за идиотов нас держите? Или полагаете, что мы стали бы дожидаться, когда вы начнете свои издевательства, подобные тем, что устраивали ваши сотрудники в подведомственном вам управлении, и брать вас на горячем? Да мне психика Романовой важнее всех ваших оправданий! Тем более что ни одному вашему слову я не верю.
— Тогда я вообще отказываюсь отвечать на ваши вопросы, — как бы подвел итог Затырин и отвернулся к крошечному иллюминатору, за которым бежала река.
— Ничего-то у них не получится, да, Саня?
— Факт не получится. И знаешь, Славка, почему? Потому что они сами же и сдадут нам его, когда конкретно осознают, что им уже крепко припекает задницы. Они еще думают, что пронесет, что губернатор их защитит или тот же Седлецкий собственным авторитетом прикроет. А того не знают, что известно нам, — вот в чем их главная стратегическая ошибка. Впрочем, они и в тактике слабаки.
— Ну ты даешь, Саня! — засмеялся Грязнов. — «Стратегия»! «Тактика»! Да откуда им в этой деревне и знать- то такие слова? Я ж говорю, у них тут все «типа конкретно» — начистить рыла, отхарить девок, устроить групповуху, замочить, закатать в бетон… Простой народ… Что мэр, что судья, что прокурор, что этот вот… Хозяева положения, понимаешь! А простой человек для них — вошь недобитая. Как ты там про мыша с котом говорил?
— Отольются кошке мышкины слезки, ты про это?
— Во-во!.. Сейчас придем в город, этого для начала доставим в управление, чтоб все было по закону, зачитаем ему постановление, а потом под охраной отправим домой.
— Я б и телефоны у него отключил, и сотовые забрал, — посоветовал Турецкий. — Чтоб сидел как на острове в ожидании цунами.
— Ага. А мы с тобой тем временем с его архаровцами поговорим по душам. С сержантом этим, с другими. С тем экипажем, с дежурными. Я уже дал команду всем нашим сотрудникам быть наготове, ты не возражаешь?
— Все ты, Слава, правильно сделал. А у меня на сегодня еще вот какие планы. Я хочу попозже, ближе к вечеру, навестить прокурора. Посмотреть, как живет человек, на что — при его-то зарплате. Опять же то прекращенное производством «автомобильное дело» хочу с ним обсудить. Мой Володя только копнул его, и там сразу столько всякого посыпалось! Ведь шили на живую нитку, явная заказуха, но, видно, сообразили, что влезли не в свой огород и можно схлопотать по роже… Или им кто то вовремя подсказал.
— Может, не будем при нем? — Грязнов выразительно кивнул на подполковника, сидевшего с безучастным видом и тупо глядевшего на свои руки.
— А он уже отыгранный материал, — небрежно отмахнулся Турецкий. — Да и что он может теперь передать? Нам же про них фактически все известно.
— Я насчет дела об этих ворованных иномарках. Прапорщик тут тоже кое-что наговорил. Есть и в магнитофонных записях, и в протоколе. Там, оказывается, одним из главных фигурантов проходил знаешь кто?
— Ну интересно!
— Сынок здешнего губернатора, Виктор Григорьевич Кожаный. Вот в чем весь компот. А сам Григорий Олегович ради спасения собственного чада сюда приезжал и имел длительные беседы со всеми руководителями правоохранительных ведомств. После чего дело сначала приостановили, а потом и вовсе прекратили — понял, какой расклад?
— Ну дают!
Оба, не сговариваясь, посмотрели на подполковника, старательно сохранявшего внешнюю безучастность, но внутренне напряженного до такой степени, что это становилось заметным любому постороннему взгляду. А показалось им, что при упоминании имени губернатора в глазах Затырина плеснулось какое-то мстительное, жестокое торжество.