Дама номер 13
Шрифт:
– Поведайте мне, – настаивал он, – что вы намерены теперь делать? Перелезете через эту стену и нарушите границы частной собственности?.. С вашей-то импульсивностью – а на мой взгляд, вы импульсивны – меня это нисколько не удивит… Неужели вы вознамерились отыскать аквариум с зеленой подсветкой? Послушайте, я взял на себя труд привезти вас сюда, потому что полагал, что, если нам удастся побеседовать с кем-нибудь из обитателей дома, это сможет выветрить из вашей головы эти фантазии… К тому же я вовсе не хочу сказать, что вы меня водили за нос, поймите. Я уверен, вы вели честную игру. У меня нет проблем с тем, чтобы признать, что вам все это сначала приснилось, а позже вы увидели сообщение о преступлении и теперь так же ошарашены, как мог бы быть на вашем месте я. Согласен,
Рульфо, видимо, все это слегка раздражало. Но, к удивлению Бальестероса, не оказав ни малейшего сопротивления, он подчинился. Даже согласился вернуться к машине и молча сел в нее. Позади остался лай собаки, силуэт которой постепенно таял по мере их удаления, пока не превратился в некий призрак пса. Доктор вел машину с остервенением: стучал кулаком по рулю, терял терпение. Смотрел на дорогу и на другие машины так, будто бы это его не интересовало, будто мысли его витали далеко. Рульфо же был спокоен и молчалив. Вдруг Бальестерос заговорил. На его лице, часто ничего не выражавшем, сейчас рисовалась угрюмая решимость, вовсе не вязавшаяся со словами, произнесенными ровным, спокойным голосом.
– Мне пришлось видеть, как умирала Хулия в той аварии, я вам уже об этом говорил. За рулем был я, но моей вины не было. Какая-то машина впилилась нам в бок, и нас отбросило на грузовик. Сам я не пострадал, но вот крышу со стороны моей жены вмяло. Я явственно помню выражение ее лица… Она была еще жива – дышала и смотрела прямо на меня, не мигая, а вокруг – искореженное железо. И ни слова не говорила, только смотрела. Выше бровей ее уже, по сути, не было, но взгляд ее был все тот же – нежный, как всегда, и губы почти улыбались. Вначале я хотел оказать ей медицинскую помощь, и могу вас заверить, что я попытался. Теперь-то я понимаю, что это было глупо, потому что она не могла выжить. На самом деле она уже почти была мертва… Но в тот момент я не думал об этом и пытался ей помочь. К счастью, я довольно быстро понял, что единственное, что я мог для нее сделать, не имело ничего общего с моей профессией. Я просто ее обнял. И оставался там, в машине, обнимая ее и что-то нашептывая на ухо, пока она умирала на моем плече, как пташка… Странно, не так ли?
Автомобиль летел по темным улицам. Двое мужчин напряженно смотрели прямо перед собой, словно оба вели машину, но говорил только Бальестерос:
– В жизни случаются странные вещи, Саломон. Почему какой-то пацан двадцати двух лет забрался ночью в дом, прирезал двух служанок, растерзал бедную итальянку, с которой он даже не был знаком, а потом покончил с собой?.. И почему вам все это приснилось, хотя вы раньше никого из них и в глаза не видели? Странные вещи. Не менее странные, чем смерть моей жены… Или чем поэзия, которую вы читаете… Когда с таким сталкиваешься, перед тобой альтернатива. Я, наверное, выбрал наиболее легкий путь: стараюсь жить счастливо до тех пор, пока Господь не призовет меня, и закрываю глаза на странности, не пускаю их в себя, оставляю снаружи. Или, точнее, я сам остаюсь снаружи. Потому что эти странности существуют и приглашают нас внутрь, но я решил
lasciate
не входить. И вам советую поступить так же. Я врач и знаю, что говорю. Мы не должны
lasciate ogne
входить.
В это самое мгновение, сам не зная как, Рульфо принял решение. Он попросил Бальестероса высадить его возле поликлиники, где он оставил свою машину. Выйдя из «вольво», он обернулся и встретился взглядом
– А я поэт,
lasciate ogne speranza
и я хочу войти.
Бальестерос открыл было рот, собираясь что-то ответить, но вдруг остановился, словно передумал.
– Берегите себя, – прошептал он.
Рульфо смотрел, как медленно удаляется его машина. Он нашел свой старый белый «форд» там, где несколько часов назад его оставил, уселся и тронулся с места. Когда он добрался до кондоминиума, уже стояла ночь. Его окружили деревья и сумерки, высокая влажная трава, темные заросли боярышника и тени, плющом карабкающиеся по оградам. Машину он оставил на углу Каштановой аллеи и, сунув руки в карманы, отправился пешком в конец улицы.
Lasciate ogne speranza.
Эти слова, помещенные на керамической табличке, были для него исполнены сарказма, ведь решение уже принято: он войдет туда, чего бы это ни стоило. Что будет делать потом, он придумает позже, но его не покидала уверенность, что, если ему не удастся в реальной жизни войти в этот дом хотя бы раз, он будет осужден делать это бесконечно в своих кошмарных снах, и это неизбежно. Бальестерос был прав: ужасная смерть Лидии Гаретти не имела никакого отношения ни к нему, ни к его жизни. Она была всего лишь незнакомкой, а ее трагедия – еще одним преступлением, еще одним зверством из тех, что ослепляют публике глаза мелькнувшим кометой ужасом, а потом гаснут в забвении. Тем не менее в определенном смысле эти сны были его неоплаченным долгом; и он знал, что расплатится по этому счету только в том случае, если войдет в дом и найдет аквариум с зеленой подсветкой.
Он остановился, чтобы обдумать свои действия. Решил, что самым разумным будет перелезть через дверь, воспользовавшись мусорным баком. Пока Рульфо прикидывал, как бы ему так передвинуть бак, чтобы не разбудить соседей, внезапно поднялся ветер и брызнул дождь. Полы пиджака Рульфо взлетели вверх, дождь оросил лицо ледяными поцелуями, а железная дверь на несколько сантиметров отошла от замка, не издав ни малейшего звука.
Она не была заперта.
III. Вход
Девушка проснулась внезапно, вскочила, как пружина, и обхватила тело руками. И вдруг поняла, что не знает, где она. Огляделась вокруг, увидела первые лучи солнца на гардинах и знакомые очертания комнаты, почти такой же голой, как и она сама: кровать с резным деревянным изголовьем, сбитые простыни, темные стены, пурпурные шторы, шкаф, зеркала. То, что ее окружало, было не чем иным, как ее спальней, и все в ней пребывало на своих местах.
Она уткнулась подбородком в колени и несколько секунд размеренно вдыхала и выдыхала воздух. Сохранять спокойствие – это одна из ее обязанностей. Затем она закрыла глаза, стараясь припомнить все самое важное: какой сегодня день, что ее ждет, что она должна делать. Временами воспоминания давались ей с трудом. Наконец она сделала вывод, что сегодня четверг, на календаре середина октября, на утро у нее назначена встреча с клиентом в одном из мадридских отелей, и ей нужно поторапливаться, если она хочет быть к этой встрече готовой.
Когда она поднялась, огромные зеркала на стене и потолке отразили тело, которое претендовало на большее, чем быть названным просто красивым. Его обладательница слышала уже в свой адрес много эпитетов и замечала множество устремленных на нее взоров, но ни то ни другое не доставляло ей никакого удовольствия, поскольку ни разу не адресовалось той личности, которая чувствовала и думала внутри, а всегда – лишь формам ее тела. Она жила, словно заключенная в тюрьме умопомрачительного тела. Тем не менее в сумрачном одиночестве своего разума девушка считала себя некрасивой и жалкой.