Дама Пик
Шрифт:
– Зря я тогда курить бросил. Все-таки кайф, хоть и вредно.
Тюря засмеялся и ответил:
– Вот и я точно то же самое сказал, когда через восемь лет закурил снова. А ты давай продолжай, складно звонишь!
– Ага, складно, – отозвался я, – но ведь не мусорок, правда?
– Правда, – согласился Тюря, – но за такие речи общество тебя и почикать может. Ты ведь их, речи эти, прямо как Ленин с броневика, двигаешь.
– А это ничего, – легкомысленно бросил
И мне все это было – действительно «ничего».
Тогда, на том хилом сходняке, где Стилет с Дядей Пашей деньги у меня вымогали, со мной случилось что-то странное.
Я потерял страх.
Я перестал бояться.
У меня, как бы это сказать, вроде как хвост отвалился.
Вот всю жизнь был, и я жил с ним, и он иногда помогал мне цепляться за ветки, а в других ситуациях мешал… а теперь его не стало. И это совершенно не значило, что я глупо и бесстрашно выйду на рельсы биться на кулачках с несущимся на меня железным раскаленным локомотивом.
Вовсе нет. Чувство опасности и осторожность остались. Все нормально. Но тот самый страх, который заставляет людей поджимать хвост в надежде, что все обойдется и можно будет жить дальше, плохо, позорно, но все-таки жить, – пропал.
Смерть перестала быть стоявшим за спиной пугалом, всю жизнь мешавшим совершать правильные поступки. Она вышла из тени, и я понял, что она всего лишь часть моей жизни, которая всегда была, есть и будет со мной до тех пор, пока не кончится моя жизнь.
А вместе с ней кончится и моя смерть.
Кажется, в кодексе самурая что-то об этом сказано.
Надо будет как-нибудь почитать. Если, конечно, доживу до того счастливого момента, когда смогу, одетый в шелковый халат с драконами, снять с полки старинный том с названием… ну, например, «История средневековой Японии».
Я хмыкнул и, посмотрев на Тюрю, продолжил выступление.
– На чем это я остановился?
– А на том, что тут, в камере, – сборище дегенератов, – ядовито напомнил Тюря и снова ухмыльнулся.
– Ага… Да. Так вот у этого самого криминального сообщества, которое в России побольше будет, чем любая партия, нет единого закона или устава – это как тебе больше нравится, – который был бы напечатан на бумаге и с которым можно было бы всегда свериться.
Тюря повернулся на бок и удивленно уставился на меня.
– На бума-аге?
– Да, именно на бумаге. Любая уважающая себя организация, какой бы она ни была – коммунистической, фашистской или уголовной – должна иметь такой документ. Понимаешь? Именно документ, напечатанный на бумаге, придает силу любой идее, любому движению и любому сообществу. И, между прочим, церковь, если тебе не по душе мои примеры про фашистов и коммунистов, тоже стоит не на каких-то устных понятиях, которые каждый мудак коверкает как хочет, а на книге, на документе. Вот, скажем, возникает какое-то разногласие или там непонятка какая-нибудь, и верующий сразу же Библию – хвать!
– Ну, ты, блин, даешь, – ошарашенно пробормотал Тюря, – прямо как профессор какой-нибудь, грузишь!
– Ты уж извини, Тюря, но у меня все-таки высшее образование. И иногда оно вылезает наружу. Я понимаю, что для урки уголовного это лишнее, но тут уж ничего не поделаешь. Этого из головы не выкорчевать.
– Понятно… А что же насчет документа этого? Это что, вроде как «Моральный кодекс преступного элемента»?
По камере прокатился сдержанный смех.
– Совершенно верно, – ничуть не смутившись, подтвердил я, – абсолютно справедливо. Ты попал прямо в точку. Как его назвать – не имеет значения. Хоть «Настольная книга уголовника». Но она должна быть. Тогда криминалитет, то есть те, кто хочет придерживаться каких-то традиций, смогут быть уверены в том, что правила, которых нужно придерживаться, действительно существуют и с ними можно ознакомиться в первоисточнике, а не со слов безголового бандюгана. Есть правила дорожного движения, напечатанные на бумаге, и если не выполнять их, то очень скоро все водители поубивают друг друга своими вонючими железяками. Так и здесь. Ты что, не видишь, что воровскому обществу каюк приходит? Видишь ведь, но молчишь. Думаешь, что этот каюк мимо тебя пройдет. Хрена лысого он пройдет мимо. Хватишься – ан поздно будет. Вот посмотри на беспредельщиков – у них этого кодекса нету, так ведь они и заявляют о себе, что у них нет никаких правил. А ведь это тоже правило. И очень жесткое, между прочим. Поэтому у них и разногласий нет. Ты покумекай, и поймешь. Они ведь своего рода анархисты. А это – тоже партия.
Я перевел дыхание и добавил:
– А воры в законе, я имею в виду во что они превратились сейчас, – они те же беспредельщики, только другого фасона. Делают что хотят, а понятиями прикрываются, чтобы толпу уголовную в узде держать. Корчат из себя целок, блин, а на самом деле такое творят, что их всех на колья сажать надо. Я понимаю, что тебе трудно все это усвоить, но ничего. Времени у нас тут – хоть отбавляй, так что лежи себе на шконочке и соображай. А то привыкли все под себя грести потихонечку, авось пронесет…
– Так ведь ты и сам – вор в законе, – неуверенно произнес Тюря, – так что же ты…
– А я, между прочим, к этой славе и не рвался. Просто кое-кому моих денег захотелось, вот они и сыграли со мной в игру без правил.
– Ну и как?
– А пока никак.
– А потом?
– А потом – посмотрим. Так что ты подумай о том, что я тебе о законе сказал. Ведь это сделать – как два пальца обоссать. Ну, к примеру… Собрать всероссийский сходняк, выработать закон и отпечатать его на мелованной финской бумаге в богатом переплете. И все дела. И тогда все урки будут носить его у сердца и всегда обращаться к нему в трудную минуту жизни. Как христиане к – Библии.