Дама с рубинами
Шрифт:
— Какая ты умная! Эту присказку я сама давно знаю. Ах, батюшки! Дыра как раз во все лицо управителя; придется мне посидеть над штопкой, — она испытующе посмотрела на свет слежавшуюся и истончившуюся ткань. — Положим, это старая наследственная вещь — это еще приданое Юдифи.
Варвара громко кашлянула и украдкой искоса взглянула на окна восточного флигеля.
— Таких людей, которые не находят себе покоя в земле, не надо так громко поминать, — укоризненно произнесла она, понизив голос и неодобрительно качая головой, — кучер еще вчера
— Белое? Ну, так ведь это не она; значит, миленький толстенький кучер разыгрывает роль у вас в людской? Если бы только это узнал барин! Вы, трусишки, хотите, чтобы об этом опять говорил весь город, — тетя София пожала плечами и сложила скатерть, — что касается меня, то мне это было бы все равно; звучит даже совсем недурно, когда говорят: «белая женщина в доме Лампрехта». Ведь Лампрехты — достаточно старый и уважаемый род; мы могли бы позволить себе эту роскошь — иметь привидение, — точно так же, как обитатели дворца.
Последние слова, очевидно, предназначались не для служанки. Карие глаза тети Софии весело сверкнули по направлению группы лип у ткацкой. Там блестели очки на тонком носу советницы. Старушка вынесла своего попугая на воздух и теперь охраняла его от кошек. Она вязала, а рядом с нею за выкрашенным белой краской садовым столом сидел ее внук, маленький Рейнгольд Лампрехт, и писал что-то на доске.
— Я надеюсь, что вы говорите это не серьезно, милая София, — сказала советница, причем легкая краска выступила у нее на щеках, и ее глаза проницательно взглянули поверх очков, — с такими вещами не шутят, это не принято. Более строгие, чем я, сказали бы, что «это демократично».
— Ах, да; это на них похоже, — засмеялась тетя София, — это те, которые готовы снова покорять свет огнем и мечом; но разве человек, не пресмыкающийся, как червь по земле, непременно должен быть демократом? Для тех, кто приходит с того света, чтобы нагонять страх на живых людей, не существует никакой разницы: «белая дама» в замке точно так же превратилась в тлен, как и прелестная Дора прадедушки Юста.
Старушка наморщила свой маленький, тоненький нос и с негодованием замолчала. Она отложила свою работу, подошла к Варваре и с интересом спросила:
— Что такое? Кучер вчера тоже видел что-то в коридоре?
— Как же. Он и до сегодняшнего дня не может прийти в себя от страха; он до самых сумерек натирал пол в комнатах, а потом, когда спускался вниз, ему показалось, как будто кто-то осторожно закрывает за ним двери. И это в том коридоре, где спокон веков не запирается ни одна дверь! Он собрался с духом и заглянул за угол, и тут пред его глазами промелькнуло что-то тонкое, белое сверху донизу.
— Не забудь черных лаковых перчаток, Варвара, — заметила тетя София.
— Сохрани Бог! Не было ни одной ниточки черной, и когда «оно» дошло до другого угла коридора, то развеялось все, как дым, и кучера теперь никакими коврижками не заманить в сумерки в коридор.
— Это
Из высоких ворот главного здания выехала хорошенькая детская колясочка, запряженная двумя козликами; в ней, крепко натянув вожжи, стояла девочка лет девяти; большая широкополая шляпа свалилась с ее головы и, держась только при помощи ленты, как бы светлым сиянием окружала темные локоны, развевавшиеся при ветре.
Колясочка доехала до лип, где сидел маленький Рейнгольд, и остановилась к великому ужасу попугая, поднявшего громкий крик, тогда как мальчик соскочил со скамейки.
— Грета, ты не смеешь кататься на моих козликах! Я этого не хочу! — плаксиво заговорил Рейнгольд, причем его бледное, узкое личико покраснело от злобы, — это — мои козлики, папа мне их подарил!
— Я никогда больше не буду, Гольдик, право, не буду! — ответила сестра, соскакивая с колясочки, — ну, не сердись! Ты меня больше уже не любишь.
Мальчик снова влез на свою скамейку и неохотно покорился бурным ласкам сестры.
— Видишь ли, Гансу и Веньямину тоже надо доставить удовольствие, они все время заперты в душном хлеву в Дамбахе.
— И ты действительно приехала одна из Дамбаха? — спросила советница, причем в ее голосе слышались негодование и запоздалый страх.
— Конечно, бабушка! Ведь толстый кучер не может уместиться в этой колясочке! Папа поехал верхом, а я должна была бы вернуться с женой управляющего в экипаже, но это — слишком скучная и длинная история!
— Какое неблагоразумие! А дедушка?
— Он стоял у ворот и держался за бока от смеха, когда я промчалась мимо.
— Да, ты и дедушка! Вы уж… — старушка благоразумно проглотила конец своего колкого замечания и с негодованием показала пальцем на платье внучки, — на кого ты похожа! И ты в таком виде ехала по городу?
Маленькая Маргарита теребила ленты на шее, чтобы избавиться от шляпы, и окинула равнодушным взглядом вышитый перед своего платья.
— Черника, — хладнокровно произнесла она. — Так вам и надо! Зачем вы все наряжаете меня в белые платья? Варвара всегда говорит, что мне следовало бы ходить в холщовых мешках.
Тетя София рассмеялась, и одновременно раздался мужской смех. Вслед за колясочкой вошел во двор замечательно красивый девятнадцатилетний юноша, единственный сын советницы: она была второй женой своего мужа и являлась мачехой умершей госпоже Лампрехт. Молодой человек держал под мышкой кипу книг и, очевидно, возвращался из гимназии.
Девочка окинула его мрачным взглядом.
— Тебе вовсе нечего смеяться, Герберт, — сердито проворчала она, снова подбирая вожжи, чтобы отвезти колясочку в сарай.